Оливия, как единственная наследница своих родителей,нескольких тётушек и одного дяди, могла бы позволить себе многое, но — согласно завещанию — по достижении тридцати лет, если не выйдет замуж. К двадцатипятилетию дурнушки Рид в живых оставалась только старшая сестра её отца. Тётушка пригласила девушку в гости, но после приглашения, на следующий же день, пришло известие о её смерти. Дочка пресвитера, выложив из чемодана светскую одежду, уместную на приёмах и чаепитиях, взяла траурные платья и чёрные шляпки с вуалью — и поехала на похороны. От этой тёти Оливия наследовала небольшой дом и землю, ещё были какие-то деньги в банке. Как потом выяснилось, немалые. Старая дама при жизни отличалась прижимистостью. Проповедуя воздержание, она с удовольствием наблюдала, как растёт банковский счет. Медленно, но неуклонно. Тётя Оливии Рид так боялась возможных убытков, что никогда не рисковала. Она хранила деньги в надёжном банке, на долгосрочном вкладе. Можно сказать, что последняя родственница дурнушки Оливии умерла от счастья. Получив выписку о состоянии счёта, она впервые в жизни почувствовала себя не просто зажиточной женщиной, а богатой. Почувствовала так явно, что сердце её на мгновенье перестало стучать. Старой даме надо было отвести глаза от банковской бумаги и переключить внимание на что-то другое — и тогда сердце бы снова радостно забилось. Но крепкая здоровьем старуха не смогла этого сделать. Пауза затянулась ровно настолько, чтобы тётя Оливии Рид замертво упала на пол. Слуг рядом не оказалось, на них она тоже экономила, предпочитая жить в маленьком домике, который легко убрать самой. На следующий день молочник обнаружил её мёртвой, и только потому, что при жизни старая женщина требовала, чтобы молоко, во избежание покражи, не оставляли на улице, а заносили в дом.
Дочь почтенного пресвитера спокойно отнеслась к известию. Она уже привыкла, что на похоронах бывает чаще, чем на крестинах или свадьбах. Да и кто бы её приглашал? Мужчины игнорировали, а женщины либо лицемерно сочувствовали, либо — те, что помоложе — хихикали за её спиной или позволяли себе сказать какую-нибудь колкость, будто бы в сторону, между собой, но так, чтобы Оливия обязательно услышала.
Похоронив родственницу и уладив дела с наследством, девушка не спешила возвращаться в Роузвуд. Она нарочно выбрала окружной путь. Компаньонка — вдова городского аптекаря, ворчала, но Оливии не хотелось домой. Даже три лишних дня в дороге — приключение, сулящее хоть какие-то перемены, возможность помечтать, представить себя другой, рядом с другими людьми, и по-другому одетой. Она давно уже привыкла думать, что в её жизни ничего хорошего не будет.
Но в жизни есть то, что люди называют случайностью. Случайность может ждать вас за любым углом. Ждать очень долго, терпеливо. Случайность, изменившая жизнь Оливии Рид притаилась возле конюшни, в размытой дождями канавке. Старая дева, устав слушать ворчание и жалобы компаньонки, нашла предлог, чтобы хоть немного побыть одной. Сказала, что пойдёт, поторопит кучера.
Девушка подошла к конюшне и уже собиралась открыть дверь, как каблук старых, не однажды чиненых башмаков, попал в канавку. Она упала бы прямо на закрытую дверь, поранив лицо и руки, но дверь вдруг открылась — и Оливия Рид оказалась в объятиях мужчины. Пролепетала что-то невнятное, радуясь, что густая вуаль на траурной шляпке скрывает покрасневшее с досады лицо.
— Осторожней, красавица, — сказал мужчина приятным голосом.
Это дурнушка и старая дева Оливия Рид всегда мечтала услышать в свой адрес. Но не так. Не так мимолётно, не как формальное обращение развязного кучера к порядочной женщине. Слуги, который даже не понял, как оскорбил её! Он, конечно, не имел в виду ничего плохого, и не знал, как болезненно вроде бы равнодушная к своей внешности девушка реагирует на отражение в зеркале. Но Оливия не успела об этом даже подумать. Слово «красавица» показалось ей ударом, пощёчиной. В ней будто что-то взорвалось, что-то, что сломало внутренние барьеры, смело постоянное учтивое равнодушие.
— Красавица?!! — закричала она. — Я — красавица?!!
Мужчина поставил её на ноги и отступил на шаг, явно удивлённый яростным криком.
— Посмотри! — И девушка сорвала с головы шляпку. — Посмотри, я же уродина!!!
Ярость вдруг куда-то пропала, а вместе с ней Оливию покинули и силы. Она опустилась на землю, впервые не думая, что может испортить одежду, а на новую опекуны выдадут деньги не скоро, и компаньонка будет задавать вопросы, на которые надо что-то отвечать. Девушка просто разрыдалась. Уткнулась лицом в шляпку и плакала, наверное, впервые в жизни, плакала навзрыд.
— Господи, — жарко шептала несчастная старая дева, — Господи, спасибо тебе за всё... Я со смирением принимаю все испытания, что ты мне уготовил... Спасибо, Господи... но... может, уже хватит?
— Посмотри на меня, — она отбросила шляпку в сторону и, всхлипывая, произнесла:
— Кра... кра... савица, да?..
Мужчина присел рядом, как-то очень бережно прикоснулся к её подбородку — и заглянул прямо в глаза. После этого он уже не мог сказать, действительно ли она так некрасива, как говорит, потому что увидел в глазах Оливии Рид нечто, созвучное его собственным переживаниям и мечтам. В глазах некрасивой девушки плескались одиночество и боль изгоя, обида на незаслуженное, оскорбительное пренебрежение окружающих, надежда на счастье, и — несмотря ни на что — вера в любовь. Он увидел там многое, но говорить об этом ей не стал. Он сказал то, чего Оливия никогда не ожидала услышать в свой адрес:
— Ты — красавица. Это говорю я, Джейкоб Браун. Выходи за меня замуж.
Оливия опешила. Сразу же прекратились всхлипывания, хотя слёзы ещё струились по раскрасневшимся щекам. Она во все глаза смотрела на мужчину.
На вид ему было лет тридцать — тридцать пять, не больше.Не то, чтобы красив, но очень симпатичен, несмотря на некоторую полноту. Чёрные, длинные волосы, необыкновенно выразительные, внимательные серые глаза, опушённые густыми ресницами, красивая располагающая улыбка. Ещё Оливия Рид заметила глубокую морщинку между бровями — такая бывает у людей, склонных к размышлениям. Одет неожиданный претендент на руку, сердце и наследство старой девы дорого, но без изысков. Джейкоб Браун производил впечатление человека зажиточного, но без лоска и холёности особ, принадлежащих к аристократии. «А я приняла его за слугу» — смутилась старая дева.
Оцепенение прошло, Оливия резко отстранилась. В голове вихрем промчались обрывочные мысли. Он откуда-то узнал о наследстве? Опекуны всё же нашли жениха, согласного за деньги взять её в жёны? Что ему надо? А, может, он преступник? Аферист?
Она хотела высказать ему всё это, но вдруг с ужасом услышала, как говорит:
— Да. Да, мистер, я выйду за вас замуж.
Дальнейшие события показались сказкой и самой Оливии Рид, и жителям Роузвуда. Жених оказался не просто приятным, хотя и дурно одетым человеком. Ко всему этому он оказался ещё и весьма состоятельным человеком. Из тех, кто заработал большие деньги, поверив в новые веяния науки, и в то, что многие титулованные особы, презрительно кривясь, называли механическими игрушками. Джейкоб Браун имел большие связи, и люди из высшего общества никогда не отказывались от деловых встреч с предприимчивым и удачливым бизнесменом, но всегда вели себя надменно. Джейкобу давали понять, что снисходят до разговора с простолюдином. Он остро чувствовал это. Ещё бы, выскочка, сын какой-то кухарки! Поэтому, несмотря на богатство, жил одиноко. Общество игнорировало его, не желая считать равным. Ещё бы, он посмел родиться не в той семье! А тех, кто готов был составить ему компанию с целью поживиться за его счёт, игнорировал сам Джейкоб. Он близко не подпускал к себе льстецов, особ полусвета как женского, так и мужского пола,ставя на место, или просто пресекая попытки завести знакомство. За это он прослыл человеком тяжёлым, грубым, инеприятным.
Но в Роузвуде приняли его тепло, чего не ждал ни сам Джейкоб, ни его невеста. Одни жители города просто не узнали в представительном, богатом человекепаренька, который помогал матери на кухне в баронском поместье, другие же предпочли «забыть». Напомнили об этом «выскочке из народа» всего раз.
