— Такая вот грустная сказка.

— Всё так плохо? — Айвен почувствовал её боль, ему захотелось утешить Джипси, но он не мог найти слов, а обнять не посмел, особенно — после столь неоднозначного предупреждения.

— Да нет, просто на лирику потянуло, — усмехнувшись, она повела головой, так, будто разминала уставшую шею. — Мы с Солом вместе работаем. Он руководитель проекта, я его заместитель. — Коротко хохотнув, сгорбилась, и вдруг, взглянув на Айвена, жарко и быстро заговорила:

— Я не могу тебе рассказать всего, многое не нужно, а многого ты просто не поймешь. Там, — кивнула в сторону института, — готовится эксперимент, который просто нельзя проводить на Земле. Всю установку надо выносить в космос. И срочно, времени совсем нет!

— Вы смогли бы это сделать?!! — поразился Айвен.

— Когда-нибудь и в вашем мире это будет возможно, — ответила она, заглядывая ему в лицо. — Мы сделали нечто такое, что разнесёт нашу планету, раскатает её на кусочки. И не только планету, вообще всё — мой мир, твой, ещё чей-нибудь.

— Почему? — серьёзно спросил Айвен.

— Потому что энергия рождения равна энергии смерти, — ответила она, и баронет действительно ничего не понял. Но почувствовал её желание изменить что-то и бессилие от невозможности сделать это.

— Мы пытаемся получить неисчерпаемый источник энергии из Ничто. Из пустоты.

— Но пустоты нет. Всё заполнено бесконечно упругой средой — эфиром. Эфир сам не производит работу, а, следовательно, и не обладает энергией

— Детский сад, ясельная группа, — скривилась Джипси. — Видишь ли, весь мир пронизан колебаниями — волнами с определённой частотой. И сам мир тоже лишь рябь колебаний на поверхности великого Ничто. Это Ничто называется вакуум.

— Не думал, что у вас знаменитый спор Гюйгенса и Ньютона решился в пользу Гюйгенса, — возразил Айвен. — Но ведь ваш вакуум это и есть эфир, который пронизывает всё пространство! Некоторые недалёкие поэты выражаются так: наполнить паруса ветром эфира. Мне всегда было смешно это слышать, а по-вашему оказывается, что они были правы?

— Да нет же, нет никакого эфира. Эфир — это совсем не то, что думаете вы. Это не та бесконечно упругая среда, через которую передаются взаимодействия между материальными телами. Не удивляйся, я хорошо знакома с вашими теориями. Кстати, как ты думаешь, где сейчас находишься?

Вопрос выбил Айвена из колеи.

— Это будущее, — сказал он, но прежней уверенности уже не было.

— Хорошо, допустим, что будущее. Тогда ответь, какой, по-твоему, сейчас век?- спросила она.

— Двадцать второй, наверное, — предположил он, снова вглядываясь в высотное здание. — А может, и двадцать третий...

— Тридцатое июля две тысячи двенадцатого года, — чётко выговаривая слова, произнесла она. — Показать календарь или поверишь на слово?

— Поверю, — он действительно поверил, в его мире было тоже тридцатое, и тоже две тысячи двенадцатый год.

— Ты знаешь, что такое параллельные миры?

— Очень смутно, — он покачал головой. Любителем выдуманных сюжетов баронет никогда не был, а научную фантастику не читал по той причине, что ему вполне хватало работы с техникой, чтобы тратить время на развлечения в техническом же жанре литературы.

— У вас есть очень хороший романист, Вадим Панов... — она побледнела, с трудом сделала вдох, боль перекосила лицо, но девушка продолжила: — У нас он тоже был, правда, не писал романы. Он был ведущим специалистом проекта, пока не взорвалась лаборатория, через которую отправился в путешествие по мирам... Так вот, в вашем мире,Панов-фантаст называет параллельные миры «сопряжениями», мне это слово нравится больше. Оно точнее выражает суть. А я аналитик, мне неточный термин, не отражающий сущность понятия, как фальшивая нота, всегда режет ухо.

— К сожалению, я не читал этого автора, но буду благодарен, если ты кратко расскажешь, что тебя так привлекает в его книгах. — Айвен приготовился внимательно слушать, но Джипси не стала развивать тему.

— У вас, дорогой баронет, изумительно не функциональная речь, вы пользуетесь словами, которые не только не отражают сути вопроса, но и уводят от него окружным путём через пустыни Аравийские... Тьфу, ну как можно так нудно разговаривать?!! Тебе пора домой, — она сморщилась, и, сердито глянув на Айвена, встала на ноги.

Айвен рассердился. Он хотел понять, что же происходит на самом деле, а она гонит его, словно неразумного ребёнка, в детскую.

— Я не уйду, пока ты мне всё не объяснишь. Если необходимо, я готов остаться здесь и учиться.

— Ученик, чтоб тебя, — рассерженно произнесла девушка. — Первый класс вторая четверть. Нет, если тебе так хочется, то можешь здесь остаться — в Паноптикуме. Тебя будут кормить, поить, изучать, исследовать твои рефлексы. Хочешь быть кроликом для опытов?

— О чём ты говоришь? Мы же цивилизованные люди. Лишать цивилизованного человека свободы, а уж тем более проводить над ним опыты противозаконно! Так вот до чего вы докатились? Говорят, этим не брезгают боши в своих колониях.

— Те-те-те! А с чего это ты решил, что тебя считают цивилизованным? Например, Сол и высший научный совет планеты, более или менее цивилизованными считают только три мира — из пятьсот двенадцати сопряжённых с нашим. Да и с ними мы не вступаем в контакт, а только наблюдаем — во избежание угрозы вторжения. Мы постоянно локализуем нежелательных попаданцев, а ты как раз подходишь по всем категориям. Ты должен занимать один из боксов в Паноптикуме, и уж профессор Менге оторвался бы на тебе по полной программе.

— Но этого не случилось. Почему они меня не заметили? И почему я всегда встречаю тебя?

— А ты не догадываешься? Ты никогда не замечал за собой странностей? Не принимал чужие мысли за свои? Не говорил «дежа-вю», угадав, что должно произойти в следующую секунду? Или, сев за игральный стол, вдруг не обнаруживал, что к тебе приходит именно та карта, которая нужна? — Айвен смутился, опустил глаза. Такое действительно случалось. — Сверхчувственное познание напрочь отрицается и официальной наукой, и официальной церковью, отдельные энтузиасты вроде антропософов пытаются этим заниматься, но на них смотрят юмористически. Поэтому тебя и не чувствуют датчики. Как сказал бы доктор Менге, ты прирождённый миропроходец. Чтобы заполучить такого, он бы продал душу дьяволу, вот только сомневаюсь, что она есть у этого субъекта. — Джипси схватила Айвена за руку. — Пойдём, пойдём же скорее.

— Зачем ты тащишь меня в Роузвуд? Я хочу увидеть Паноптикум.

— А я хочу показать тебе, во что может превратиться твой мир, если потеряете разум, как мой Сол. Пойдём, не упирайся.

В Роузвуд можно попасть, пройдя мимо скребущего небо здания Института, но Джипси пошла другой дорогой. По неприметной тропке она вышла к краю рощи, остановилась и, раскинув руки, приказала:

— Смотри внимательно, очень внимательно. Ты хочешь жить здесь?

Айвену удалось увидеть то, что упускал раньше, очарованный сверканием многоэтажного здания, построенного из неизвестных ему материалов.

Местный Роузвуд явно вступал в конфликт со своим названием. Тусклый и унылый, расчерченный на ровные многоугольники и квадраты тёмными линиями дорог. Серые крыши убогих, одинаковых строений наводили своим видом тоску, а палисадники, превращённые местными жителями в огороды, вызывали непонимание. Начинался ранний вечер, солнце ещё не село, но городок будто накрыло серой пеленой, плохо пропускающей сквозь себя свет.

— Ты хочешь здесь остаться? Ты думаешь, здесь можно чему-нибудь научиться? О, я прекрасно помню, что ты инженер, и сможешь во многом разобраться, даже нахватавшись верхушек. Что ты барон, тоже помню, и легко догадаюсь, как ты богат. Зацепив здесь кое-какие идеи, ты станешь ещё богаче, но посмотри, посмотри: серые дома, серые люди, серая жизнь. Здесь не растут цветы, Айвен, и здесь высокий процент детской смертности. Численность населения страны неуклонно падает, и ни одна правительственная программа тут не поможет.