Уже третий день шел, не переставая непрерывный, мелкий дождь. На улицах маленького городка, затерявшегося, где то между Москвой и Петербургом не было ни души, лишь изредка, поднимая фонтаны брызг, проезжали одинокие машины. Было прохладно, ветер хватал мелкие капли дождя и осыпал ими город то с юга, то с севера, то подумав, кружа со всех сторон одновременно. Особенно доставалось трехэтажному из красного кирпича пэ-образному зданию с начисто прогнившей железной крышей на самой окраине города, где начинались поля, лес, и дачные участки на спуске к красиво извивающейся довольно широкой реке. Территория института была огорожена забором, левая часть которого наклонилась во внутрь и упала бы, если бы не оперлась на один из складов, правая собиралась упасть, но оперлась на стоящие вдоль забора тополя, средняя же часть, вместе с воротами и деревянной проходной, еще стояла прямо, видимо выбирая – в которую сторону ей свалиться. Кирпичи на всех стенах были мокрыми и какими то черно-буро-малиновыми от орошавшего их со всех сторон совершенно безнаказанно дождя, из-за чего все здание выглядело каким-то нахохлившимся, как дворняжка и жалким. Единственное, что выглядело более-менее прилично, это большая вывеска перед входом, на которой золотыми, крупными буквами было написано название этой счастливой организации «НИИ СОС», что в переводе означало « Научно- Исследовательский Институт Систем Оперативной Связи», из-за чего их в городе называли « сосунками», а наиболее злые языки, вообще, «утопающими». Поговаривали, что директором этого заведения Полонниковым на эту вывеску, изготовлением которой занималась его жена, мадам Полонникова , были израсходованы все деньги, выделенные на ремонт крыши, но понятно , что все это было абсолютно бездоказательно. Сейчас на город вместе с дождем уже опускались сумерки, был уже восьмой час, зажглись уличные фонари, из-за чего стало еще тоскливее, а в здании института, в правом его крыле, в самом конце, на третьем этаже, рядом с ржавой пожарной лестницей, уютно горело одинокое окно из которого был виден и лес, спускающийся к реке и дачные домики между деревьями и сама река, вся рябая от дождя.
– Ишь ты, – сказал один из рыбаков, сидящих на плотах, с которых прекрасно был виден огонек окошка в серой мгле, сплевывая на червяка, – чего-то сосункам не спится.
– Да у них это окошко постоянно горит, говорят, там какой-то отшельник поселился, – хрипло отозвался другой, нахохлившийся под плащом-палаткой.
И в этом этот совершенно неизвестный житель городка был совершенно прав. А отшельником этим был Сергей Викторович Рукалов, большой любитель именно таких сырых и промозглых дней, когда никто ему не мешал, оставляя его в уютной лаборатории наедине со своими мыслями и черным с белым брюшком котом Шустриком. В такие счастливые дни все работники этого крошечного институтика, притулившегося на границе городка и леса, за забором с колючей проволокой, старались под разными предлогами пораньше убежать домой, и Сергей на весь вечер и ночь оставался его как бы хозяином и смотрителем, не считая охранника на проходной дяди Вани. Хорошо ему думалось в такие дни о прожитой жизни, а ему было не много не мало, а уже пятьдесят семь лет, о прочитанных книгах, в голову совершенно неожиданно приходили решения задач, которые ранее не решались месяцами. Должность его в институте называлась начальник лаборатории, в подчинении у него находились два человека, а на двери, под повернувшейся вверх ногами, видимо от старости, цифрой тридцать один , из за чего все в институте их называли « тринадцатый отдел», была прикреплена табличка: «Лаборатория внедрения и испытаний изобретений». Отчего номерок тридцать один переворачивался, шут его знает, но вся борьба обитателей лаборатории с ним закончилась их полным поражением, второй же гвоздик никто не прибивал из принципа. Одолеть упрямый номерок было делом чести, но:
– Видимо здесь действуют обстоятельства непреодолимой силы, – высказал общее мнение Дмитрий Николаевич, один из ее сотрудников и, как ни странно, все на этом и успокоились.
« Куда нам против непреодолимой силы, – видимо подумали они».
И только охранник дядя Ваня, во время ночных обходов, подходя к двери угрюмо, пару минут посмотрев на перевернутый номерок, грозил ему кулаком и произнеся одну и ту же фразу:
– У-у, сволочь, – отходил с несколько испорченным настроением.
В лабораторию Сергея попадали не столько доведенные до логического завершения изобретения, а скорее идеи, нечто эфемерное, некий полет мыслей институтской братии, которые ему, инженеру-исследователю Сергею Рукалову предстояло довести до ума и воплотить все эти навороты в металле, в виде работающей модели. Надо отдать должное, многие из идей, по крайней мере, большинство, принадлежали самому Сергею, что начальству нравиться не могло.
– Можно подумать, что этот институт создан для потакания прихотям Рукалова, а не наоборот – ворчало оно… это начальство.
Поэтому, безусловно нуждаясь в его мозгах и знаниях, тем не менее, потихоньку задвинули его подальше, под молчаливое одобрение большинства, подальше с глаз долой, в самый отдаленный конец института. На третий этаж, по металлической лестнице направо, за железную дверь с упрямым номерком, в созданный специально для него отдел, который назывался раньше просто: « лаборатория по ремонту вышедшего из строя оборудования и оснастки», в помещение из трех малюсеньких комнат в два окна с двумя сотрудниками. В результате этих пертурбаций все уже давно путались, называя их: то отделом, то лабораторией, а начальника этой структуры – то завлабом, то начальником отдела. При этом Сергей одинаково благосклонно отзывался на все, присваемые ему звания и должности, на что начальство опять ворчало:
– А ему что, его варнака хоть директором назови, хоть президентом, он и на это отзываться будет.
Само начальство, фактически руководившее институтом, состояло из двух людей : директора, кандидата технических наук Полонникова Станислава Петровича и его зама по хозяйственной части Горыныча, как его все величали. Был еще и внештатный, третий член этого триумвирата, по крайней мере, так шептались в городе, мадам Полонникова, но это было абсолютно бездоказательно. Сам Полонников был типичный советский управленец, поздней стадии Советского Союза, плавно перетекший как лужа в заготовленный для нее объем определенной формы, и ставший типичным российским управленцем. Каждый человек имеет свой талант: один в музыке, другой в токарном деле, третий в хозяйствовании на земле. Так вот, в отличие от них, Полонников обладал сразу двумя талантами, тут надо сказать, что природа на него не поскупилась. Первый его талант заключался в феноменальном нюхе на малейшие лазейки для своего карьерного роста, второй талант в удивительном умении дружить с нужными людьми и обрывать дружбу с теми, кто себя исчерпал и выдохся при беге по карьерным лестницам. Ну а то, что он к своим шестидесяти годам оказался всего лишь директором малюсенького института, ну так что тут можно сказать, ведь помимо этих талантов надо иметь и другие хотя бы способности, а вот с этим уже были трудности. Впрочем, надо честно сказать, что летал наш орел, и летал высоко, недаром у него в кабинете висит фотография, где они вместе с Ельциным Борисом Николаевичем, что- то обсуждают на фоне одной из частей ракет, производимых в оборонном институте, возглавляемом в те годы Полонниковым. Трудно сказать, о чем они разговаривают на этой фотографии, во всяком случае, Сергей утверждает, что кандидат технических наук Полонников болт правильно нарисовать не может. Так что, может, они говорили что ракета не в те тона раскрашена или, может быть, какой они вечером шашлык жарить будут, это никому не известно, но факт остается фактом – к концу его деятельности, этот оборонный монстр не только ракетные детали делать не мог, но и территория его оказалась застроена многоэтажками для новых москвичей, а его директор сказочно обогатился и стал долларовым миллионером. Опять же, все это абсолютно бездоказательно, потому что, им сразу заинтересовалось ФСБ – но походило ФСБ по территории бывшего оборонного института, походило, поковыряло палочкой в грязи из котлована, для строящейся на этом месте многоэтажки и сказало:
