Спасибо тебе. За то, что ушёл от меня. Бросил жестоко. С фарсом. В новогоднюю ночь.

Спасибо.

Мне нечего тебе прощать. Я прошу прощения – у тебя.

За то, что выжила. Выздоровела. Ожила. Прости… Тебе было важно знать, что разум мой принадлежит тебе, несмотря ни на что.

За то, что уже не твоя – ни душой, ни телом.

За то, что не люблю тебя больше как Бога. Больше, чем Бога.

За то, что вот уже два года, как перестала беречь тебя и молить за тебя Спасителя.

За ошибки твои неразумные. За гордыню твою. За мучительную любовь к тебе другой женщины. За убитых тобою (руками врачей) не рождённых ею твоих детей.

Но знаешь, я до сих пор верю: и на камнях могут расти цветы.

Пусть душа моя сейчас холодна, а на сердце легко и пусто. Пусть радуга не такая яркая и не играют радостью краски. Наступит день – и робкие ростки любви и счастья пробьются на поверхность. И в мёртвых садах моей души буйным цветом расцветёт разнотравье чувств. Забьют фонтаны эмоций и разольётся полноводная река нежности.

Я верю: так будет и с тобой.

Прощай. Будь счастлив.

Не твоя».

Я зависла над последней строчкой и не сразу заметила приписку, сделанную карандашом: «Le coeur a ses raisons que la raison ne connais pas». И если в латинском, коим увлекалась в юности, я была достаточно сильна, то французский оставался за гранью моих способностей. Отложив тетрадь в сторону, я с трудом слезла с кресла. Ноги затекли от долгого сидения и не желали разгибаться. Пока я разминалась, приводя конечности в порядок, в голове крутился вопрос: открыть ноут и поискать в интернете перевод фразы или забить на всё и лечь спать? Дилемма… Но Эдина решила за меня.

Спрыгнув с подоконника, где она всё это время благополучно то ли спала, то ли наблюдала за ночной жизнью сада, кошка подошла ко мне, потёрлась о ноги и муркнула, намекая на поздний ужин. Разогнувшись и потоптавшись на месте, я кинула задумчивый взгляд на тетрадку, заманчиво раскрытую на последней прочитанной странице, и решительно двинулась в сторону кухни. Проходя мимо зеркал, я, не зная почему, старательно делала вид, что они не висят на стенах, а тени в их тяжёлой глубине ни разу не живые, а всего лишь плод моего воображения.

Проснулась я разбитая и вымотанная, словно всю ночь рыдала, страдая по фантомному возлюбленному. Мутным взглядом обведя спальню, машинально погладила Эдину, заскочившую ко мне на кровать с требованием выпустить погулять в сад и покормить. Причём последовательность действий обязательно должна быть соблюдена: сначала распахнутая дверь в сад и церемониальный обход владений, и только после этого завтрак.

Вздохнув и чмокнув кошку в лоб, я откинула одеяло и спустила ноги на пол. Пальцы бессознательно попытались зарыться в густой ворс прикроватного коврика, но наткнулись на нечто гладкое и прохладное. Взвизгнув, я поджала ноги и настороженно глянула вниз, ожидая увидеть какого угодно гада в качестве презента от кошки. Но возле кровати, глянцево поблескивая солнечными зайчиками, лежала тёткина тетрадка. Та самая, которую вчера ночью я оставила раскрытой в кресле.

Я тупо разглядывала рукопись, пытаясь сообразить: что-то с памятью моей стало и я не заметила, как уволокла с собой блокнот? Но я чётко помню, что решила не читать на сон грядущий продолжение тёткиных фантазий. И на кухне, насыпая Эдине сухарей в миску, даже не вспомнила о том, что надо вернуться и убрать тетрадь на стол, чтобы коша – большая любительница поспать в моём любимом кресле – не помяла страницы.

– Fortis imaginatio generat casum – сильное воображение рождает событие, – буркнула я на латинском и, свесившись с кровати, подобрала тетрадку. Кошка недовольно покосилась на нарушительницу её планов, и, увеличив вес тела раза в три, демонстративно рухнула мне на живот.

– Эдина! Чтоб тебя… – беззлобно рыкнула я, сдвинув наглое чудовище (от слова «чудо») пониже. – Читать или не читать? Вот в чём вопрос, – глубокомысленно изрекла я, обеими руками держа тетрадь, словно неведомую зверушку, которая пытается ускользнуть. – Хм… По-моему, ускользнуть она не пытается. А очень даже наоборот – прискользнуть. Ладно, Эдина, пару страниц – и завтракать, да?

Кошка дёрнула ухом, но даже голову не соизволила повернуть в мою сторону. Лишь кончик хвоста шевельнулся, одним движением рассказав мне всё, что думает обо мне его хозяйка.

«– Зеркало, мой свет, скажи,

Да всю правду доложи:

Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?

– Ты, конечно, спору нет,

Ты, царица, всех милее, всех румяней и белее…»

Я прочла вслух первые строки нового рассказа. Голос неожиданным эхом отразился от стен спальни, и я испуганно замерла, вжавшись в подушки. На долю секунды мне показалось, что дом словно выдохнул, стряхнув с себя напряжённое ожидание. Я прислушалась к звенящей тишине, которая поглотила даже утренние звуки сада за распахнутым окном. Но за грохотом перепуганного сердца не услышала ничего, кроме своего прерывистого дыхания. Эдина мирно сопела на моих бёдрах. Раскрытая тетрадка призывно глядела на меня чёрными буковками. Старая усадьба неторопливо просыпалась, оживляя комнаты неожиданными, но вполне объяснимыми скрипами.

– Зеркало, мой свет, скажи,

Да всю правду доложи:

Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?

– Ты, конечно, спору нет,

Ты, царица, всех милее, всех румяней и белее… – повторила я вслух, напряжённо вслушиваясь в действительность, и расслабилась, перевернув страницу. Вот уж правда, сильное воображение рождает событие. И я продолжила чтение.

«Строчки из старой сказки неожиданно всплыли в голове, когда я стояла и пялилась на шикарное зеркало в антикварной лавке: единственной на весь наш небольшой южный городишко. Какого лешего меня занесло в этот магазинчик, я и сама не могла себе объяснить. Пошёл дождь, и я нырнула в первую попавшуюся дверь, гостеприимно звякнувшую колокольчиком, выпуская покупателя.

Старыми вещами я никогда не увлекалась и не понимала людей, одержимых страстью собирательства. «Пылесборники», – так на моём языке назывались вещицы, не имеющие практического применения в жизни. Но это зеркало было особенным. Оно сразу привлекло моё внимание, и, таинственно подмигивая солнечными зайчиками, не отпускало меня от себя.

– Интересуетесь? – послышался позади меня скрипучий голос.

Я напряглась, представив себе старикашку в древнем пиджаке с блестящими лацканами помутневшего атласа и засаленными рукавами некогда белоснежной рубашки, суетливого и навязчивого.

– Да, собственно, нет, – пожала я плечами и повернулась лицом к хозяину бутика древностей.

Небольшого роста элегантный мужчина в возрасте с крючковатым носом, тёмными глазами практически без зрачков под кустистыми седыми бровями и с лёгкой улыбкой, не стесняясь, рассматривал меня. Я улыбнулась в ответ. К мужскому вниманию я привыкла лет с восемнадцати, впервые осознав свою привлекательность. Сейчас мне за тридцать, и я всё так же прекрасна. Рыжая с солнечной искрой грива вьющихся волос, зелёные глаза, брови вразлёт, ладная фигурка и пресловутая харизма, которая легко превращает просто симпатичную барышню в невероятно притягательную девушку – мечту большинства мужчин.

– От дождя прячусь, – улыбаясь, уточнила я. – Надеюсь, вы не против?

– Ну что вы, милая барышня, – склонив голову в приветственном жесте, промолвил хозяин. – Я всегда рад гостям, особенно таким очаровательным.

Его голос, минуту назад скрипучий, как несмазанная дверь, коснулся моего слуха нежным бархатом. Таким тембром элегантные мужчины из популярных блокбастеров соблазняют женщин походя, перепрыгивая из авто в самолёт, а с него – на яхту. Я моргнула, прогоняя наваждение: мне показалось, в мужских глазах полыхнуло пламя, а в полутёмной зале запахло… серой.