Запомнилось, что о полете Ю. А. Гагарина я узнал именно по радио, когда, собирался выйти на балкон. О полетах спутников, я уже знал, и, может быть поэтому, а, скорее всего, по недомыслию малолетки особо не придал этому известию особого значения. «Дошло» до меня, что это было неординарное, величайшее событие только после того, как с неба посыпались серо-зеленого цвета листовки. Кажется, они были формата А5. Сначала я не понял, то это опускается, кружа и летая по ветру. Выбежал на балкон, услышал жужжание маленького, с двумя крыльями: одно, покороче, под кабиной летчиков, второе, более длинное, – над ней, самолета, мы его называли «кукурузником», за которым в солнечном небе развивался длинный серо-зеленый прерывистый «хвост», постепенно распадающийся на отдельные бумажные листки, и засмотрелся.
Самолет делал большие круги, улетая и возвращаясь. На школьном дворе, площадке для сушки, в общем, везде, лежали серо-зеленые листовки. Не уверен, но кажется, что одна из них спланировала на наш балкон, ее поймала бабушка. Но так ли это было, или бабушка принесла листовку со двора, помню, что на листовке была фотография Ю. А. Гагарина и текст, который мне прочитала бабушка. По-моему, это было, краткое изложение информационного сообщения ТАСС о первом в мире космическом полете человека. Вечером, вернувшись с работы, подобную листовку привезла и мама.
Если не ошибаюсь, о полетах еще трех советских космонавтов: Г. С. Титова, А. Г. Николаева и П. Р. Поповича, также разбрасывались аналогичные листовки.
Некоторое время экземпляры всех этих листовок я сохранял, но потом … Эх, надо было бы сохранить, но, увы …
Не сохранил я и театральные и концертные «программки», которые привозили папа и мама после посещения московских театров и концертов. А, их было много. Почему-то запомнилась одна: оперы Д. Верди «Риголетто». Может быть потому, что это была первая программка, которую я прочитал самостоятельно …
Конечно, в то время я мало что понимал, особенно в политике, но помню, как наслушавшись разговоров бабушек-соседок, обычно сидевших на лавочке у подъезда, о Карибском кризисе и о том, что вот-вот может быть война, а, значит, надо делать запасы продуктов, я совершил поступок, о котором и сейчас вспоминаю с удивлением. Короче говоря, я оторвал от связки сарделек, находившейся холодильники, а, надо сказать, что сардельки мы ели часто, одну и спрятал ее «про запас» в желтый фаянсовый примерно сорока сантиметровой высоты и сантиметров пятнадцати диаметром «бочонок» с закрывавшейся такой же желтой фаянсовой крышкой. Этот «бочонок» уже стоял в холодильнике, но пустым. О сделанном мною я никому не рассказал, полагая, что, когда будет необходимо, я сардельку извлеку из «бочонка», отдам родителям и у нас будет, что поесть …
Как известно, Карибский кризис завершился мирно, а я о сардельке забыл. Но, как-то заглянул в холодильник и сразу вспомнил, тем более что бабушка как раз собиралась отваривать, конечно, новые, сардельки. Вот я и решил отдать сардельку бабушке, чтобы она отварила ее вместе с другими. Думаю, понятно, мое удивление, когда, открыв крышку «бочонка», я увидел заплесневевшую, в серо-синем «мохнатом» налете сардельку. Пришлось мне рассказать бабушке историю этой сардельки. Наказан я ни ею, ни родителями не был. Но чувство вины за совершенное, хотя и с благими намерениями, у меня осталось
И еще. Я очень хотел стать большим, не столько взрослым, а именно большим. Помню, что папа время от времени отмечал, делая черным карандашом крохотную черную полоску на косяке двери в маленькую комнату, мой рост. А я смотрел, как полоска становится все выше и выше, и все ждал, когда же я вырасту.
Выше я рассказывал, что бегал покупать конфеты-«подушечки, но не только их. Как это не покажется удивительным, помню, что, по крайней мере, точно один раз, с написанной папой запиской, я бегал в киоск, находившийся ближе к правому углу, если смотреть из окон нашей квартиры, противоположного нашему дому, за папиросами «Беломорканал» или как их сокращенно называли курящие «Беломор». Детского сада тогда еще не было, поэтому весь мой «маршрут» контролировался папой, находившимся на балконе. Это было тогда, когда он еще курил и готовился к экзаменам.
Будучи маленьким, я, конечно, не понимал, что папа постепенно и осторожно приучал меня к самостоятельности. Но все его поручения выполнял с удовольствием.
Уже учась в начальных классах школы, я ходил с ним, а потом и самостоятельно к станции, покупать квас, который не только пили: папа из полулитровой большой стеклянной гранёной кружки, а я из такой же, только в половину меньшего объёма, но приносили в коричневого цвета трехлитровом бидоне домой, большая часть объёма которого шла на приготовление окрошки. В нее всегда добавляли нарезанные кусочки «Докторской» колбасы.
Ходил я, по воскресеньям обычно к девяти часам утра и в газетный киоск. Он находился около станции, метрах в двадцати пяти от бревенчатого здания «Универмага». На киоске была надпись– «Союзпечать». Почему к девяти часам? Чтобы успеть купить новые, или как тогда говорили, «свежие» еженедельные выпуски газет: «Неделя», «Футбол» и журнала «Огонек».
Развивал папа и мою наблюдательность. Для этого он просил меня отвернуться, а сам или переставлял, или прятал какую-то безделушку или игрушку, книжку, назвать которую я был должен, повернувшись обратно.
Кстати, по мере того, как я подрастал, папа стал брать меня с собой встречать маму. По-моему, обычно это было то ли в конце уходящего, то ли в начале наступающего года и связано было с тем, что надо было «свести баланс» на маминой работе. Помню, темный вечер, вокруг лежит снег, людей на улицах мало, а я с папой иду на станцию Долгопрудная. Остановившись на небольшой пристанционной площади, ждем прибытия электрички из Москвы. Она прибывает и останавливается, из нее выходит «кучка» народа, спускается с перрона по скользким ступеням, пересекает железнодорожные пути и быстро расходится … Я вижу маму и бегу к ней … Она, приобняв меня за плечи, подходит к идущему к ней навстречу папе, он берет ее сумку, как правило, с продуктами, и мы уходим домой, где в теплой квартире нас ждет бабушка, и, если еще не задремал, мой маленький брат Сергей.
***
Выше я рассказывал, что недалеко от нашего дома находилась средняя школа, в которой я проучился полных восемь лет и немногим более десяти дней.
Здание школы было четырехэтажным, желтого цвета. К нему было пристроено двухэтажное, вытянутое в сторону нашего дома, из такого же кирпича, как и наш дом, здание, на первом этаже которого была школьная столовая, а на втором – спортивный зал.
Входные двери в школу выходили на Советскую улицу и находились в центре здания. На первом этаже школы справа и слева от входных распашных дверей, одна створка которых была постоянно закрытой, находили, отделённым от фойе деревянными, коричневого цвета, с дверцами, барьерами, над которыми примерно метра на полтора вверх на металлическом каркасе была натянут металлическая темно-зеленого цвета с небольшими ячейками сетка-«рабица». У противоположной стены, между проходами стояли прямоугольные полуметровые деревянные на четырех ножках «банкетки» светло– желтого цвета, верхняя поверхность которых была покрыта коричневым дерматином, отступавшим от краев каждой из «банкеток» сантиметра на два.
За этой стеной слева находилась пионерская комната, справа – медицинский пункт. За ними были две маршевые лестницы. Одна из них – правая, в отличие от левой, как правило, была постоянно закрыта. Думаю, что левой лестницей пользовались преимущественно потому, что на втором этаже справа от нее был кабинет директора школы, а рядом с ним– в торце здания школы – учительская. Над учительской на третьем этаже находилась школьная библиотека, о ней я упоминал в моей книге «Давно это было» (М., 2024 г.).
Занятия, в школе начинались с восьми часов утра, но это для первой смены. Вторая смена начинала учиться с четырнадцати часов. Забегая вперед, скажу, что во вторую смену мне пришлось учиться несколько месяце, кажется, в третьем и, то ли в седьмом, то ли в восьмом классе. Учиться во вторую смену мне не нравилось: домой возвращаться приходилось вечером, времени до сна оставалось мало, хочется погулять и поиграть, а как быть с домашним заданием? Особенно, если надо было выучить, как тогда говорили, «наизусть» стихотворение.
