Недовольство социальных низов, прежде всего крестьян, существующим положением, прорывавшееся на протяжении всего столетия в различных формах, приняло такие размеры, что их положение, классовая борьба, крестьянский вопрос становятся в центре внимания русски? писателей и поэтов, историков и публицистов второй половины века. Голос самих крестьян доносят до нас их челобитные и наказы, следственные дела и сочинения раскольников, фольклор и призывы самозванцев.
Основные массы русских дворян и их идеологи в лице М. М. Щербатова, А. П. Сумарокова и других выступали с позиций незыблемости крепостного права. Лишь некоторым из них, наиболее проницательные и дальновидные, понимая всю остроту положения, предлагали несколько смягчить крестьянские повинности и ограничить произвол помещиков. С их точки зрения, это необходимо предпринять в интересах дворян, иначе, как однажды выразилась императрица Екатерина II, «бунт всех крепостных воспоследует»[137]. Ими двигал страх перед нарастанием классовой борьбы, ставшей характернейшей чертой жизни страны в третьей четверти столетия.
Дальше дворян-либералов, защищавших интересы своего класса, шли немногие. Например, А. Я. Поленов предлагал предоставить крестьянам право на землю и имущество. Он считал крепостное право результатом «насильства» и кабалы. Я. П. Козельский, депутат Уложенной комиссии 1767 г., предлагал то же, а также регламентировать повинности крестьян, барщинные работы (по два дня в неделю — на государство, на барина и на себя).
С критикой крепостного права выступают профессора Московского университета И. А. Третьяков и С. Е. Десницкий. О тяжелом положении крестьян пишут М. М. Херасков и Ф. А. Эмин, Д. И. Фонвизин и Н. И. Новиков. Все они обсуждали вопрос с позиций деятелей русского Просвещения. Изобличая ужасы крепостного состояния и произвол помещиков, они еще не ставили вопрос о насильственном свержении крепостничества, восстании против него самих угнетенных, как это сделает позднее, в 1790 г., А. II. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву».
В 1707 г. правительство Екатерины II созывает Комиссию для составления нового Уложения — кодекса законов (поскольку после принятия Соборного уложения 1649 г. прошло более столетия). Императрица этим жестом рассчитывала приобрести славу «просвещенной» правительницы. Депутаты, съехавшиеся для обсуждения проекта Сложения, должны были, по ее мысли, сказать о нуждах сословий и, самое главное, вознести хвалы «мудрости» императрицы. Но, наряду с верноподданническими выступлениями, на заседаниях Комиссии неожиданно для Екатерины и со приближенных прозвучали голоса протеста и недовольства.
В Уложенной комиссии представители черносошных крестьян жаловались на малоземелье, стеснение торговой и промысловой деятельности, свободы передвижения, на захваты земель и угодий помещиками и заводчиками, рост налогов и повинностей, тяготы заводских работ, произвол и притеснения дворян. Но в Комиссии этой, по словам А. С. Пушкина, «фарсе наших депутатов, столь недостойно разыгранной», вопрос об отмене крепостного права не затрагивался, да и не мог затрагиваться.
В своих челобитных крестьяне различных категорий, жалуясь на тяготы и лишения, исходили из того, что работа земледельцев является основой благосостояния во всем государстве. Помещики и их приказчики, чиновники и все остальные, кто причиняет им зло, — враги не только крестьян, но и государства. Управу на них они надеялись найти у праведных судей. Но, поскольку таковых, как правило, не находилось, все взоры обращались к монарху, который, казалось им, все поймет и рассудит. Отсюда идут идеализация Петра I, который «даром хлеба не ел, пуще бурлака работал», надежды на Екатерину II. Надежды на императрицу, однако, не оправдывались, распространение получили неприязненные высказывания о ней.
Протест угнетенных выражался в различных формах. Распространялось сектантство, «еретичество», получали широкое хождение произведения устного народного творчества и подпольной литературы — различные «подметные письма», подложные манифесты и указы. В 60-е годы в ряде подложных указов и манифестов сообщалось об освобождении некоторых категорий крестьян и их переводе в другие (например, помещичьих — в государственные, приписных — в ясачные). Дворян и попов, неправедных судей и чиновников-лихоимцев высмеивают народные повести и лубочные картинки, сказки и пословицы, солдатские стихи и песни. В ряде случаев произведения фольклора включают мотивы борьбы против существующих в стране социальных отношений, необходимости освобождения от крепостной неволи. Особенно ярко антифеодальные настроения выражены в «Плаче холопов», составленном, вероятно, в 1767–1768 гг.[138]
Угнетенные мечтают о земле и воле, о том, чтобы «перевести» дворян — своих самых ярых врагов. И они не только мечтают об этом, но и открыто заявляют о своем недовольстве, о своих требованиях и стремлениях.
КАНУН КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ
Попытки найти управу на феодалов в суде, подана челобитных властям являлись пассивными формами борьбы обездоленных. Их бегство от господ означает уже более высокую ступень классовой борьбы, так как включает и активные действия: убийство помещиков, уничтожение их имущества и документов. Другими формами являются действия «разбойников», самозванство, волнения и восстания. Все они, вместе взятые, свидетельствуют о том, что на протяжении всего существования феодального строя не затихает классовая борьба угнетенных против угнетателей. «Свободный и раб, — говорится в «Манифесте Коммунистической партии», — патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов»[139].
Широкие размеры приняло в XVIII в. бегство крестьян. Бежали от господских работ и платежей, издевательств и рекрутчины, от нищеты и бесправия. Уходили от одного владельца к другому, чтобы хоть на время получить льготы и облегчить свою участь. Помещики переманивали друг у друга крестьян, подавали в суд бесчисленные прошения о сыске и возврате беглых. Часто, чтобы освободиться от барина и налогов, уходили в необжитые места — на юг и восток, в Поволжье, на Урал и в Сибирь, а то и за рубеж.
По-прежнему шли в одиночку и семьями, целыми деревнями и селами. Главные центры, куда стекались толпы беглых, продолжали смещаться к востоку и юго-востоку по мере продвижения из центра к окраинам дворянского землевладения и укрепления государственного аппарата, его карательных органов. Особенно привлекала беглых Волга с ее караванами, рыбными и соляными промыслами. Здесь они находили работу по вольному найму. Многие уходили в места, еще слабо освоенные помещиками и чиновниками, в частности, в Заволжье[140].
Многие беглые люди — крестьяне и дворовые, солдаты и работные — не ограничиваются только уходом от господ. Они поджигают имения, конфискуют в свою пользу имущество, убивают их самих, членов семей, приказчиков. Нередко беглые собираются в целые отряды — «разбойные партии», «шайки воровских людей», по терминологии правительственных документов. Это не должно удивлять, так как эти определения исходят от тех же феодалов, заклятых врагов этих беглых «разбойников».
В течение второй трети XVIII в. убийства помещиков были постоянным явлением. Так, в Московской губернии только с 1764 по 1769 г. крепостные расправились с 30 помещиками в 27 имениях. То же происходило и в других местах, в том числе и в Поволжье; здесь в местных тюрьмах содержалось немало колодников, которых обвиняли в убийствах помещиков, их управителей. Все это становилось известным правящим кругам. Екатерина в связи с письмом А. И. Сумарокова, в котором он говорил о любви крестьян к своим владельцам, которые-де спокойно живут в своих имениях, отметила: «и бывают отчасти зарезаны от своих»[141].
