Началась вторая Крестьянская война в области Войска Донского. Сложившееся в XVI–XVII вв. донское казачество состояло главным образом из беглых различных уездов России. Это — бывшие крепостные крестьяне и холопы, бобыли и гулящие люди, посадские и приборные низы. Они селились по Дону и его притокам — Северскому Донцу, Хопру, Медведице и др. Освобождаясь от подневольного состояния, казаки не подчинялись общероссийскому законодательству; у них не было ни феодалов, ни воевод. Всеми делами вершили общие сходки — круги. На них казаки сообща решали вопросы войны и мира, выбирали атаманов и их помощников-есаулов. Нетрудно заметить, что эти порядки были принесены сюда русскими людьми из своих родных мест — издревле русские крестьяне решали свои дола на мирских сходках, выбирали представителей мирского самоуправления (старосты и пр.); горожане помнили вечевые традиции, которые возрождались в годы народных восстаний.
Называть строй казачьего самоуправления в полном смысле «республиканским» — неверно. Помимо того, что долами в Войске Донском управляла прежде всего зажиточная верхушка, эксплуатировавшая основную массу рядовых, бедных казаков (голытьба, голутва), на решение дел все большее влияние оказывало московское правительство. Дело в том, что, несмотря на свою автономию в пределах России, Дон находился от нее в прямой экономической и, естественно, политической зависимости.
Царские власти, заинтересованные в Войске Донском как в своем военном форпосте, оборонявшем южные пределы страны от внешних врагов (Крым, Турция и др.) и набегов кочевников, до поры до времени терпели донские вольные порядки, «своеволия» казаков (например, нападения на владения тех иноземных властителей, с которыми царь не хотел портить отношения). Более того, царь и его бояре ежегодно посылали на Дон помощь — денежное жалованье, хлеб и сукна, оружие и припасы к нему. Во всем этом на Дону постоянно нуждались, особенно в хлебе. Оружие и одежду еще можно было добыть — походы «за зипунами» против внешних врагов или кочевников зачастую и преследовали цели материального обогащения, из них казаки возвращались нередко с большой добычей; кошельки наполнялись золотыми и серебряными монетами, а богатые, с насечкой и инкрустацией, сабли и пистолеты вызывали зависть у тех, кто оставался дома; привозили участники походов и немало роскошных восточных тканей для жен и дочерей. Но вот с хлебом обстояло плохо — земледелием на Дону, как и вообще у казаков, не занимались.
Царские власти, посылая помощь, зорко следили за Доном, особенно за настроениями и действиями голытьбы. Дотошно расспрашивали обо всем донские станицы[31], которые периодически прибывали в Москву из Войска Донского. Московские бояре и дьяки посылали на Дон своих агентов, и те собирали нужные данные. «Голутвеные люди» относились к подобной деятельности московских бояр с подозрением, донская же верхушка все более шла у них на поводу в расчете на подачки. Зажиточное, «домовитое» казачество, жившее преимущественно в низовьях Дона, стало социальной опорой российского царизма в Войске Донском. Именно на него он опирался в проведении своей политики стеснения прав донского казачества. А это выражалось в запретах совершать неугодные русскому правительству походы, вмешательстве в дела войскового управления. Особую неприязнь вызывали попытки московских правителей ограничить прием беглых на Дону, где господствовал обычай: «С Дону выдачи нет».
Задержка с присылкой жалованья использовалась в необходимых для правительства случаях как средство давления на Войско Донское, даже своего рода экономической блокады. К тому же к середине XVII в. территория России охватывала Дон с трех сторон — с севера, запада и востока. Если возникала нужда, царские воеводы по приказу из Москвы могли запретить донцам вести торговлю в пограничных русских уездах, перекрыть заставами торговые пути.
В 50–60-е годы положение на Дону еще больше осложнилось. В связи с тяжелым положением в русских уездах сюда хлынул еще более сильный, чем раньше, поток беглых. Беглые с Украины, вошедшей в состав России в 1654 г., возврата которых потребовало от украинской старшины правительство Алексея Михайловича, тоже шли на Дон. Положение беглых на Дону было нелегким. Их в первую очередь эксплуатировали «домовитые». Беднота собиралась в отряды и совершала походы за добычей. Снаряжались они обычно с помощью тех же богатеев, которым по возвращении отдавали львиную долю того, что удалось с риском добыть в дальних краях. Совершать такие походы становилось все трудней — по всей Волге стояли крепости, и в ее устье располагалась мощная астраханская крепость, преграждавшая путь в Каспийское море, куда особенно охотно плавали казаки, грабили караваны и прибрежные города и селения шаха персидского и дагестанских владетелей. Они освобождали здесь русских пленников, привезенных сюда из набегов, и собирали богатую добычу. Выход в Азовское и Черное моря был перекрыт еще более крепко — в 1660 г. турки, владевшие Азовом, верстах в двух от него построили мощную крепость Седд-ул-Ислам (Оплот Ислама), а течение реки перегородили цепями, прикрепленными к двум башням по се берегам.
Проводя политику экономических репрессий против донской бедноты, в среду которой влилось много беглых, русское правительство в 60-е годы ограничивает подвоз продовольствия на Дон, торговые операции в пограничных районах. В 1666 г. оно настаивает на переписи и возвращении из донских городков беглых крестьян из дворцовых владений самого царя Алексея.
Положение на Дону в 60-е годы становится невыносимым. Нехватка хлеба и других припасов, отчаянное положение бедноты толкает ее на организацию походов за добычей. Обычно они действуют на Волге — громят струги, целые караваны богатых купцов, а по пути туда — дворы богатых донских казаков. Однако наряду с элементами «разбойности» в этих походах явственно проглядывают черты классовых, антифеодальных выступлений донской бедноты.
НАЧАЛО ДВИЖЕНИЯ
Бурные проявления народного протеста, которые в разных размерах и формах прорывались в 50–60-е годы, явились прямыми предвестниками огромного по своим масштабам народного движения, возглавленного С. Т. Разиным.
Как и другие крестьянские войны, вторую из них нельзя свести только к тем действиям ее участников, когда они сорганизовались в повстанческую армию, вели военные действия широких масштабов, захватили обширные территории и т. д. Вряд ли можно считать крестьянской войной только то, что было на самом деле ее кульминацией. Как всякое историческое событие, ее необходимо изучать в развитии — от зарождения движения (когда еще не было повстанческой армии и т. д.) до его поражения.
Первые искры второй Крестьянской войны вспыхнули в 1666 г. Инициатором движения выступила допекая голытьба верховьев Дона (верховские городки), где весной этого года начался голод. Сначала все выглядело безобидно. Несколько отрядов бедных казаков в июне этого года вышли с Дона и направились на Украину и в Москву для предложения своих услуг на «службе» украинскому гетману и самому царю. К гетману Брюховецкому явились атаманы И. Аверкиев и Ф. Горлушков с отрядами по 30–40 человек. Они оказались «ненадобны» и ни с чем кое-как вернулись на Дон, многие из казаков попали в плен к царским воеводам[32].
Такой же на первый взгляд оказалась и судьба отряда Василия Родионовича Уса, тоже не получившего разрешения поступить на «службу». Однако события, сопровождавшие этот поход и последовавшие за ним, резко отличают его от предприятий, возглавленных Аверкиевым и Горлушковым[33]. «На государеву службу за государевым жалованьем» пошли с Усом к Москве не несколько десятков, а 700 человек. Все они — выходцы из верховской голытьбы, среди них было и немало беглых.
В июне 1666 г. 500 конников-усовцев прибыли в Воронеж, вскоре к ним приплыли на судах еще 200 человек. Отсюда с разрешения местного воеводы Василий Ус и его товарищи отправили в Москву своих представителей — станицу из 6 человек во главе с Е. Якимовым, а сами перебрались ближе к столице и вскоре расположились лагерем под Тулой на реке Упе, в тех местах, где более половины столетия назад боролись с феодалами повстанцы Болотникова и «царевича Петра».
