Бессмертные произведения искусства не рождаются в один миг. Появление на свет великих теорий – тоже не одномоментный процесс. Однако порой гипотеза куда интереснее своим развитием, нежели выводами, особенно если таковые субъективны, а порою попросту лукавы.

Как правило, в начале творческого пути философ формирует лишь концепцию своей гипотезы. И если творец не подвержен чрезмерным, я бы сказал, флюгерным метаниям неопределившейся личности и не исповедует всей душою принцип ars pro arte[1] без идеологии, то в следующем произведении концепция получает развитие: дополнение примерами, уточнение, а также некие изменения, не отражающиеся при этом на её основных позициях. Вышеозначенный принцип ars pro arte характерен для оторванного от реальности гения типа Жана де Лафонтена или же искусного мистификатора типа Виктора Пелевина, но может быть и маской трусливого внутреннего врага государства, готового за пределами оного скинуть таковую и явить свою низость во всей красе. Таких примеров легион, и, право, не хотелось бы лишний раз обращать на них внимание. Жан-Жак Буазар, как и любой консерватор, весьма последователен в своём творчестве, а значит, и нам можно опереться на выводы из предисловия к книге I и уже на этом базисе продолжить исследование.

Ниже приводятся основные тезисы, вынесенные из первой книги.

1. Баснописец не поддерживал революцию. Более того, он был ярым её противником, при этом надеясь на то, что любой социальный конфликт можно решить миром.

2. Для Жан-Жака революция неотличима от бунта, и революционеры для него суть смутьяны, для достижения личной власти вредящие государству. Сочувствует им молодёжь в силу природной своей нетерпимости и легковерия.

3. Исходя из вышеуказанных тезисов в предисловии к первой книге указывались три группы моралей:

3.1. Басни, пестующие чувство меры:

3.1.1. Басни об умеренности в желаниях; примеры – «Сократово слово» (Mot de Socrate, II; I[2]), а также порицающие гордыню басни «Минерва и филин» (Minerve et le hibou, II; XVI), «Плющ и тростник» (Le Lierre et le Roseau, II; XXI) и «Знание» (La Science, II; XXIV).

3.1.2. Басни, воспевающие христианское смирение; пример – «Черепаха и утки» (La Tortue et les Canards, II; XVIII); не христианское ли смирение – раскаяние в крамольных, бунтарских мыслях (уж роптать на творца и отца – куда крамольнее?) и дальнейшее несение панциря, практически своего креста?

3.1.3. Басни, порицающие неумеренность; примеры – «Смерть крыс» (Le mort aux rats, II; XIV), «Путешественник и колибри» (Le voyageur et le colibri, II; XVII), «Западня» (La pipée, II; XXVIII).

3.2. Басни, мораль которых содержит манифестацию чувства меры вовне:

3.2.1. Басни, воспевающие чувство ранга:

3.2.1.1. Собственно чувство ранга; примеры – «Болезный лев» (Le lion malade, II; II), «Филомела и Прокна» («Philoméle et Progné» II; XXX), «Конь и осел» («Le Cheval et l'Ane» II; XI); последняя басня особенно интересна в силу ещё одной тенденции – наивного постулата о том, что все беды от непонимания сословиями потребностей друг друга, смутно проглядывавшего сквозь ткань повествования ещё в первой книге в басне «Человек и осёл» (L'Homme et L'Ane, I; XXV).

3.2.1.2. Элитарность искусства; примеры – «Паучиха и шелкопряд» (L'araignée et le ver a soie, II; V), «Пчела и шершень» (Le Frêlon et l'Abeille, II; XIII).

3.2.2. Басни о строгом исполнении долга; пример «Пёс и лис» (Le Chien et le Renard, II; III), «Кающийся волк» (Le Loup pénitent, II; XXII; кстати, есть основание полагать, что вольный перевод именно этой басни известен нам как крыловский шедевр «Волк на псарне»).

3.2.3. Басни, подчёркивающие необходимость учения; примером кроме уже упомянутой басни «Болезный лев» также может послужить «Обезьяна» (Le Singe, II; XXIX) с очень интересной, я бы даже сказал, пророческой сентенцией о том, что вспышкой гнева и мир в труху недолго обратить:

– и ныне такая мысль весьма актуальна.

3.3. Басни, порицающие революционеров и революцию:

3.3.1. Басни, порицающие революционеров и смутьянов; примеры – «Шарлатаны» (Les Charlatans, II; XXIII) и продолжающая тематику басни «Пауки» (Les Araignées, I; VIII), «Волк и мастиф» (Le loup et le dogue, II; IV).

3.3.2. Басни, порицающие саму идею бунта / революции. В первой книге такого мотива не было, во второй же явлено две крайне интересных иллюстрации: во-первых, басня «Овца и ягнёнок» (La Brebis et l'Agneau, II; XIX) о том, что не будет лучше простому народу от смены правящей надстройки, и ведь сложно спорить с таким аргументом бедному простолюдину: феодал ли, капиталист ли – а всё равно выжмет все соки. «Каков же тогда смысл бунтовать?» – логически следует лукавый вопрос. Но гладко было лишь на бумаге, а революцию такой аргумент, как показала практика, не остановил.

Переводя же второй пример – басню «Воздушный змей» (Le cerf-volant, II; VIII), я и вовсе прослезился от умиления. О-о-о, революция-то, оказывается, извне управляется, да ещё и супостатами! Не напомнило ли это вам, дорогие читатели, клеветнические бредни Фердинанда Антония Оссендовского[3] о связи Ленина с немецким генштабом, более известные как «документы Сиссона», широко транслируемые ныне правомонархической общественностью? Кстати, и ещё один правомонархический миф о революции как результате еврейского (жидомасонского или даже жидобольшевицкого) заговора тоже основан на работах современника Буазара аббата Огюстена Баррюэля[4]. Воистину, ничто не ново под луной: как человеку свойственно обвинить в своих неудачах в первую очередь других, так и потерявший власть класс обвиняет в революции кого угодно, кроме себя. К этой же группе относится и басня «Олень и стрела» (Le Cerf et la Flèche, II; XXVII).

Ну а что же тогда делать податному населению? Для него у правящего класса проверенный рецепт: работай лучше, говори о своих требах чётче, много барину глаза не мозоль да молись усерднее, авось станет полегче. Да сильно не бунтуй.

Кстати, о «молиться»: не совсем понятно, в каком месте нужно этим заниматься, ибо вместе с приверженностью к феодальным ценностям обращает на себя внимание и Буазаров антиклерикализм. И если басню «Египетские боги» (Les Dieux D'Égypte, I; XVII) ещё можно было посчитать контрреволюционной (образ профанной обезьяны в сакральном месте намекает на неуместность разгулявшейся черни в приличном обществе, а решение сделать богов бесплотными и невидимыми – прямой намёк на масонство и «мировой заговор», об аббате Баррюэле см. выше), то в паре с произведением «Кадий и араб» (Le Cadi et l'Arabe, II; XXVI) – это уже серия, высмеивающая духовенство, погрязшее в мирской суете. Если «понтифик» и необходимость культа невидимого бога в «Египетских богах» – это лишь тонкие намёки, то ситуация взятки, дабы избежать наказания за святотатство, весьма знакома в обществе, где уже тысячелетие как продают индульгенции. И даже перенесение сюжета в декорации далёкой мусульманской страны (хотелось бы напомнить, что позиции Святого Престола оставались достаточно сильны, а последнее аутодафе произошло в 1824 г. в Валенсии, то есть ссориться с Церковью было пока ещё очень опасно) нимало не скрывает замысел автора. Таким образом к классификации добавляется пункт 3.4. Антиклерикальные басни.

И если данный пункт – развитие тенденции, заложенной в первой книге, то следующий проявился только во второй.