Жила она в типичной хрущёвке, совсем как я во времена своей нищенской жизни. Точнее, жизни вообще. Едва мы зашли в подъезд, идущая впереди Полина развернулась, загородив мне путь, и выпалила:

‒ Спасибо, что проводил. Дальше я сама.

Я озадаченно глянул на лестницу за её спиной.

‒ Может, тебя…

‒ Нет, не надо!

‒ Почему? ‒ пристально посмотрел я ей в глаза, и покрасневшее от холода лицо ещё больше вспыхнуло. ‒ Ну, в принципе, я могу и сам догадаться. А ты можешь высказаться. Тебе ведь этого так не хватает.

Подаренным высшими силами магнетизмом я располагал к себе людей, особенно женского пола. Они видят ‒ или чувствуют ‒ во мне своего потенциального ангела-хранителя и обычно сами желают раскрыть передо мной душу. Когда это происходит, жизнь моих «клиентов» начинает меняться, от одного ли откровения со мной или от коллективного влияния всей моей команды. Как пойдёт.

Я не ожидал, что девушка вдруг расплачется.

‒ И… извини, я… Что ты… обо мне подумаешь! ‒ рыдала она, пряча руками лицо.

‒ Подумаю, что нам лучше уйти от входной двери и подняться выше, ‒ резонно заметил я.

Так и сделали. Она не сказала, на каком этаже находится её квартира, но между вторым и третьим этажом чувствовала себя более-менее в безопасности. Стало быть, один из последних, а скорее, пятый. Ладно.

Полина высказалась мне о том, как из-за истерички-матери ушёл отец, как та спивается, приводит домой не всегда знакомых собутыльников, заставляет работать дочь и отнимает у неё всю зарплату. Призналась, что с детства испытывает трудности в социуме, а её неухоженный по безденежью внешний вид ещё больше усугубляет эту проблему. Как только из-за этого и бросила то единственное, что приносило ей хоть какую-то радость в жизни ‒ любимую работу в ювелирном магазине.

На своём апостольском веку я выслушал много историй, но почему-то эта вызвала особый отклик в моей душе. Я сам не понял почему. То ли от того, что она принадлежит моей землячке, то ли потому, что я прекрасно знаю, что это такое, когда у тебя никого нет. Есть все и есть ты. Будь ты хоть трижды прожжённым интровертом, всё равно человеку нужен человек. Хотя бы один.

Последние пару минут Полина молча смотрела в заметённое снегом окно, утирала слёзы и шмыгала носом. Я тоже молчал, чтобы дать ей остыть и прийти в себя. После спускания пара нужно подождать, пока он полностью рассеется, чтобы не обжечься. Эффект горячего попкорна в бумажном пакете.

‒ Скажи, как ты видишь своё будущее? ‒ мягко проговорил я. ‒ Ты вообще планируешь когда-нибудь жить? Или так до старости и будешь обслуживать алко-притон в собственном доме?

Полина тяжело вздохнула и посмотрела на меня уже почти спокойно.

‒ Я ко всему привыкла… Ко всему, ‒ меланхолично промолвила она.

‒ Значит, тебя всё утраивает?

Глаза её моментально увлажнились, и Полина спешно отвернулась.

‒ Да что я могу…

‒ Я уверен, что вечно это длиться не будет, и скоро всё изменится. Просто знай, что у тебя всё получится, всё в твоих руках. Ты отвоюешь кровно заработанные деньги, зарплатную карточку, своё имущество и всё, что к нему прилагается, приведёшь себя в порядок и вернёшься на ту самую работу, которую так любила. Начальник ведь сказал, что примет тебя обратно, если ты захочешь вернуться. Так сделай уже первый шаг.

Она не успела мне ответить. Сверху раздался громкий лязг металлического засова, и пунцовая Полина моментально побледнела.

‒ Уходи, быстро! ‒ испуганно прошипела она и побежала вверх по лестнице. Я тихо шмыгнул за ней.

В этот момент по подъезду разнеслись нетрезвые оры. На площадке между пятым и четвёртым этажами вышли курить пьяницы ‒ двое мужчин и женщина. Тощая, иссохшая, с глазами навыкат на пропитом лице, полуседые не крашенные волосы собраны в пучок, грязная одежда. От всех разило кислым потом и нестиранной одеждой.

‒ О-о! Явилась наконец! ‒ прогундосила женщина мерзким сиплым голосом, выставляя напоказ полубеззубый рот, увидела меня и вытаращила глаза. ‒ Это чё такое? Ты мне в дом мужика что ли надумала привести?!

‒ Нет, он… не со мной, ‒ жалко проблеяла Полина.

‒ А ну домой пошла и посуду иди мой! Тараканы бегают, как у себя дома, пока ты тут задницей крутишь! Тебе сколько можно повторять ‒ мужики зло! Нечего с ними водиться, пока молодая! Это мне уже можно, хуже всё равно не будет! ‒ хрипела мать уже в спину девушки, пока та семенила домой. Её гости загоготали и стали поддерживать собутыльницу. Она перевела взгляд на меня, так и застывшего на ступеньках. ‒ А ты куда идёшь, молодой интересный, если не с ней?

Я для виду растерянно осмотрел все двери квартир и ляпнул:

‒ А пятьдесят восьмая не здесь?

Алкоголичка хрипло захохотала.

‒ Соседний подъезд, первый этаж! Таблички что ли не читаешь, дорогой? Ногами топал аж до пятого!

Пока все они гадко ржали и сыпали уничижительными шутками, я спустился на пару этажей вниз и прислушался. Курят, обсуждают несуразные пошлые вещи, матерятся, орут мерзкими голосами, хохочут скрипучим смехом, воняют. Господи, как к такому можно привыкнуть? Мне противно, а восемнадцатилетней девчонке каково? Как ещё на плаву-то держится…

Но самое жуткое в другом. Едва я взглянул на мать Полины, я моментально понял, что Дарья права. Эта женщина нежилец. Хоть и выглядит вполне довольной жизнью и помирать ещё не собирается, жить ей осталось очень и очень недолго.

И я должен приложить все усилия к тому, чтобы на тот свет её спровадила не замученная ею дочь.

Полина стремительно надраивала тарелку старой липкой губкой с мылом. Надо скорее вымыть всю гору посуды и закрыться в комнате. Скоро с подъезда вернутся «гости», снова начнут пялиться на неё, строить из себя джентльменов и настойчиво предлагать выпить. Пьяная мать может и сцены ревности устроить, а у Полины ещё с того раза не все волосы на голове отросли. А если мать надумает обсуждать Никиту, страшно представить, что здесь начнётся.

На широком подоконнике пластикового окна ‒ единственная дорогая вещь, сохранившаяся в доме ‒ сидел молодой мужчина. Трезвый и опрятный, со стильной стрижкой, в серых джинсах и чёрном худи с закатанными рукавами. Он наблюдал за Полиной пассивно насмешливым взглядом.

‒ Терпишь вот, терпишь… а конца и края-то всё нет и нет, ‒ беспечно говорил он. Полина ещё усерднее заскребла губкой по тарелке. ‒ И так будет продолжаться ещё о-о-очень долго. Того и гляди, сама пить начнёшь, с ней на пару. Станешь вот такой же страшной, вонючей, беззубой, с пропитым и прокуренным голосом. Да-да… Вот такая вот у тебя жалкая судьба, Полиночка.

Тарелка чуть не выпала из рук. Девушка неуклюже поймала её, положила в грязную груду, низко склонила голову и заплакала.

‒ Плачь, не плачь ‒ ничего не изменится, ‒ безжалостно отрезал парень, с кислой улыбкой покачав головой. ‒ А всё она. Всё из-за этой грязной алкоголички, которая только и делает, что ломает тебе жизнь. Да, это всё она… Вот бы она сдохла!

Полина горько всхлипнула и принялась умывать заплаканное лицо.

‒ Ну ты ведь хочешь от неё избавиться. Отравить, задушить шарфом, столкнуть с лестницы…

‒ Господи, хватит, ‒ прошептала девушка, замотав головой, и схватилась опять за посуду.

‒ Или воткнуть нож в её гнилую печёнку. Много-много раз втыкать в неё нож. Да-да, вот этот.

Дрожащей рукой Полина держала большой разделочный нож и завороженно осматривала лезвие, по которому медленно водила пальцами второй руки. Тот, кто сидел на подоконнике, лениво скривил губы в довольной усмешке.

В коридоре распахнулась дверь, и в квартиру ворвались пьяные голоса. Полина выронила столовый прибор и принялась усердно драить посуду.

Парень в худи понаблюдал, как тесную кухоньку наполняют алкоголики, рассаживаются за обставленный рюмками и закусками стол и расслабленно завалился спиной на оконное стекло.

‒ Ну что ж, заседание продолжается, господа присяжные заседатели… Заседание продолжается.