Зрел заговор. Вечером 10 (22) февраля 1866 года в особняке лидера радикалов К. Росетти гремела музыка, в зале кружились пары, а в отдаленной комнате конспираторы сочиняли манифест об отречении Кузы. Рано утром группа офицеров беспрепятственно проникла во дворец (начальник охраны состоял в комплоте). Кузе предложили «по желанию всей нации» подписать отречение, что он и сделал. Мадам Обренович разрешили одеться и отправили ее домой.

День 11 февраля изобиловал событиями. Утром изумленные бухарестцы узнали из расклеенных объявлений, как они ошиблись в выборе князя: «Анархия, коррупция, нарушение законов – вот принципы его правления». Члены уже образованного наместничества клялись положить все силы на алтарь отечества, отринуть всякие личные побуждения, посвятить себя служению родине.

В тот же день сенат и палата депутатов провозгласили новым князем брата бельгийского короля графа Филиппа Фландрского. Акция оказалась плохо подготовленной, произошел конфуз, избранник отказался от предложенной ему чести, предпочтя спокойную жизнь в Брюсселе ожидавшим его на Балканах испытаниям и тревогам. Пришлось спешно подыскивать нового кандидата. Выбор пал на Карла Людвига Гогенцоллерн-Зигмарингена, отпрыска младшей католической ветви прусского королевского дома, который по материнской линии находился в родстве с Бонапартами. Принц под чужим именем, со швейцарским паспортом на руках, отправился на пароходе по Дунаю к месту назначения (шла уже австро-прусская война, существовало опасение, что его, как прусского офицера, могли по пути захватить в плен). В Турну-Северине его встретили пушечным салютом и колокольным звоном. 10 (22) мая он принес присягу.

Современники нарекли установившуюся в Румынии власть блока помещиков и крупной буржуазии «чудовищной коалицией» – столь противоестественным представлялся им альянс былых противников 1848 года и периода борьбы за объединение. Определение прочно вошло в историографию. Лишь сейчас раздаются голоса против него. Сошлемся на П. Е. Микельсона. «Коалиция не была уж столь чудовищной»^[604]. Образовался длительный и прочный союз помещиков и представителей крупной буржуазии, отринувшей революционные грешки своей социальной молодости и перешедшей на охранительные позиции, – альянс, в котором буржуазия постепенно выходила на первый план, управлявший Румынией вплоть до августа 1944 года.

* * *

У румын, пробивших первую брешь в системе Парижского мира, нашлось много подражателей. «Повсюду на Востоке пробуждается чувство национальности, – уже в 1857 году докладывал из Дунайских княжеств российский комиссар K. M. Базили, – это наш лучший помощник, все эти национальности станут все более и более враждебными константинопольскому режиму»^[605]. В авангарде мятежников шла маленькая Черногория, не подчинявшаяся Порте и упорно отстаивавшая свою фактическую независимость. Бедность скалистых почв, частые неурожаи порождали мечты о выходе на плодородные равнины, стремление к прорыву к Адриатическому морю для установления торговых связей и вековые традиции – все делало черногорцев постоянно готовыми к походу то ли самостоятельно, то ли вместе с соседями. Краем постоянных волнений являлись Босния и Герцеговина с населением сербского корня и языка, но разделенным по религиозному признаку на православных, католиков и мусульман. В 1857 году восстали герцеговинцы – отказались платить налоги, стали занимать принадлежавшие казне земли, высказались за присоединение к Черногории. Оттуда прибыли 6 тысяч юнаков им в помощь. Консулы России и Франции выступили против вооруженного вмешательства Порты в конфликт. Черногорский князь Данила поставил условием вывода своих добровольцев из Герцеговины присоединение к княжеству некоторых герцеговинских земель, предоставление ему выхода к Адриатическому морю, без чего страна – тело без души, и официальное разграничение между нею и Османской империей, что означало скрытое признание ее независимости. Из Стамбула пришел отказ, и тогда черногорское войско и повстанцы в апреле 1858 года разгромили карателей. A. M. Горчакову при содействии французов удалось предотвратить разгром Черногории, припугнув Высокую Порту вмешательством двух держав в конфликт. Россия и Франция способствовали достижению выгодных для Черногории условий урегулирования конфликта – к княжеству отошел район Грахова и некоторые герцеговинские земли, Порта пошла на налоговые послабления, но к морю пробиться не удалось^[606].

Умиротворение длилось недолго, попытка Порты восстановить свою власть в Боснии и Герцеговине подняла население на борьбу, черногорцы вновь пришли на помощь. В 1860 году в Австрии при невыясненных обстоятельствах погиб князь Данила. Ему на смену пришел юный Николай. Черногорцы сражались отчаянно, но в их конечный успех A. M. Горчаков не верил – 12 тысячам бойцов, не ведающих даже азов военной организации, плюс 3 тысячам добровольцев из Австрии не под силу одолеть регулярную армию. Туркам ценой больших потерь удалось подавить восстание, театр военных действий подвергся опустошению. И все же, по замечанию одного из российских консулов, «едва заметная на карте Черногория сделала последнею войною большой пролом в дряхлом здании Турции»^[607].

Особое внимание ведомство на Певческом мосту уделяло, а военное министерство столь же большие надежды возлагало на Сербию – княжество с населением в 1,2–1,4 миллиона человек, обладавшее международно признанным автономным статусом, включавшим запрет вводить на его территорию османские войска. Оно – и точка опоры России, и центр сопротивления посягательствам на восстановление в регионе турецкой власти, и база для подготовки к ее свержению. Как первый шаг в достижении последней цели предусматривалась ликвидация османских крепостей на сербской территории в Кладове, Смедерове, Шабаце, Соколе, Ужице и твердыни Калемегдан в центре Белграда.

Но предварительно встал вопрос о смещении с престола князя Александра Карагеоргиевича, проводника австрийского влияния. Скупщина свершила сей акт в 1859 году, но возвращенный на пост 80-летний Милош Обренович с его деспотическими замашками российскую дипломатию не устраивал. Старец скончался в 1860 году, так что дипломаты не успели перессориться по поводу его кандидатуры. Его сменил сын Михаил, оставивший заметный след в истории Балкан. Он установил режим личной власти в стране, ввел закон о всеобщей воинской повинности для мужчин в возрасте от 20 до 55 лет, вызвавший нервную реакцию в Стамбуле. Намеченную Горчаковым максимальную программу, предусматривавшую срытие всех турецких крепостей, осуществить не удалось, пришлось ограничиться двумя (Сокол и Ужице), но и Порта не смогла настоять на ограничении численности сербской армии.

Сербы запасались оружием, их эмиссары добрались до Херсона, где им удалось приобрести целый арсенал – 39 200 винтовок и несколько сот сабель; поскольку квитанций об оплате не сохранилось, – видимо, даром. Далее начались чудеса. Министерство иностранных дел России оказалось полностью неосведомленным о состоявшейся сделке. Посыпались протесты турок, к которым присоединились представители Великобритании и Австрии. Караван в несколько сотен телег покатился по румынским дорогам. В Бухаресте российский консул Н. К. Гире отказывался верить, что оный обоз находится в пути, в чем его тщетно убеждали коллеги. Князь А. И. Куза повел себя молодцом и тоже не заприметил транспорта, в Петербурге его поведение сочли твердым и достойным. Господарь получил выговор от Порты, но разыскать обоз так и не сумел, хотя в иных случаях подведомственная ему полиция обнаруживала замечательную зоркость. Арсенал на колесах благополучно добрался до Белграда. Князь Михаил объявил, что оружие предназначено для армии его государства, преисполненного самых миролюбивых намерений. Так удачно осенью 1862 года завершилась операция по вооружению сербских войск^[608].

* * *

Немало хлопот европейскому концерту доставляла Греция. Королевство являлось зоной преобладающего влияния «морских держав». Великобритании и Франции. Российской дипломатии оставалось стоять на страже его прав и подчеркивать свое бескорыстие. Знаменитый сентябрьский 1856 года циркуляр A. M. Горчакова содержал требование об уходе англо-французских оккупантов из Афин, что и произошло в следующем году. Греки отметили в сердцах своих заботу о них Петербурга.