10 (22) мая 1858 года их представители собрались на совет в Париже. Наполеоновский режим оказался в щекотливом положении, официально ведь совершенная в Осборне капитуляция не признавалась, проправительственная печать трубила о галльском торжестве на встрече. Валевский прибег к нехитрой уловке: он выступил с предложением о действенной унии Молдавии и Валахии, российский посол П. Д. Киселев, наш старый знакомый, возглавлявший управление княжествами после Адрианопольского мира, поспешил его поддержать.

Но сам Валевский, натолкнувшись на «непреодолимое сопротивление оппонентов», отказался от своей инициативы. В деловом плане конференция обсуждала принятые на острове Уайт решения. Киселев приложил все усилия, чтобы в подготавливаемой конвенции в возможно более полной степени были обрисованы автономные права княжеств, чему были посвящены два его меморандума. Он отбил вылазку британца Г. Каули, поддержанного Фуадом-пашой. Они предложили впредь допускать ввод в Молдавию и Валахию османских войск с согласия большинства держав. Киселев настоял на том, чтобы и впредь подобная акция могла осуществляться лишь с единогласной санкции всех гарантов. Неизбежное вето с российской стороны превращало это «право» Порты в чистейшую фикцию. В остальном принятая державами конвенция сохраняла разделение княжеств. Общими становились лишь кассационный суд и центральная комиссия для выработки общих законов, подлежавших утверждению порознь в Яссах и Бухаресте. Присвоенное княжествам название – Соединенные – действительности не соответствовало.

А далее произошло нечто, державами не предвиденное. Унионисты воспользовались прописанным в международном акте правом на полное внутреннее самоуправление, чтобы дать отпор турецким попыткам вмешаться в процедуру избрания князя. В Молдавии османского уполномоченного лишили даже права использовать шифр в переписке – оным правом располагают лишь иностранные дипломаты, а никак не уполномоченные собственного монарха. В январе-феврале 1859 года на престолы в Яссах и Бухаресте было избрано одно и то же лицо (в обоих случаях единогласно) – полковник Александру Ион Куза.

Державы были застигнуты врасплох, подобного казуса они не предвидели и запретить его не догадались. Налицо было нарушение не буквы конвенции 1858 года, а ее сепаратистского духа. В концерте держав царил раздор, Франция и Россия без лишнего шума согласились с проявленным самовольством, не в правилах отечественной дипломатии было совать палки в колеса национальных движений на Балканах, вызов Парижскому договору можно было только приветствовать. Консул в Бухаресте Н. К. Гире с удовлетворением отмечал реакцию общественности на занятую Россией позицию: «Нас с французами возвышают до небес. Возвращаясь вчера вечером из общего собрания, я едва мог проехать сквозь толпу, которая меня долго преследовала с криками "ура" за Россию»^[600]. А дипломатии Австрии, Турции, Великобритании было не до строптивых румын. В том же 1859 году произошла австро-французская война. Переговоры между державами возобновились после разгрома габсбургской армии, венское ведомство иностранных дел присмирело. Угнетали не только неудачи на поле боя, но и дел внутренние. В Пеште в 1859 году произошла демонстрация «в честь» австрийских поражений, в Праге случилось нечто невиданное – братание жителей с солдатами-венграми стоявшего там полка. Волей-неволей приходилось притушить активность на Балканах, следовало разобраться с домашними делами. В январе 1862 года князь А. И. Куза с санкции держав назначил в Соединенных княжествах общее правительство и открыл сессию единого парламента. Личная уния превратилась в государственную. Родилась Румыния. Все это означало серьезный прокол в системе Парижского договора и в доктрине статус-кво, предусматривавшей сохранение турецкой власти на Балканах.

Наступила пора скоропалительных реформ, и все – на французский лад. Уездные исправники превратились в префектов, армейские поручики – в лейтенантов. В городах появились муниципалитеты, вступил в силу гражданский кодекс (в основу положили кодекс Наполеона), провозгласили свободу печати и собраний, объявили о всеобщем бесплатном начальном образовании (сказать, что его ввели, не поворачивается язык, ибо закон остался на бумаге). Возросшая численно армия выкачивала деньги из бюджета, расплодившееся чиновничество брало взятки и казнокрадствовало не хуже прежнего боярства. Один засушливый год сменялся другим, деревня бедствовала, земельный вопрос оттеснил все прочие на второй план.

В 1863 году сравнительно легко прошла секуляризация монастырских земель, составлявших около четверти пахотных угодий. В следующем году открылся Бухарестский университет. Письменность с кириллицы переводилась на латинский алфавит, что преподносилось как приобщение к западной цивилизации.

В годы борьбы за унию вопрос об объединении княжеств оттеснял все прочие на периферию, и все ходили в прогрессистах. Настали другие времена, помещики стеной встали против реформы. Попытка князя А. И. Кузы провести через парламент умеренный закон провалилась. Либеральный министр М. Когэлничану тщетно урезонивал депутатов: «Не требую для наших крестьян больше того, что император Александр II и русское дворянство сделали для рабов, для крепостных». В ответ его обвинили в том, что он идет по пути братьев Гракхов, Томазо Компанеллы, Сен-Симона и прочих чудищ. Куза решился на государственный переворот – распустил палату депутатов, снизил имущественный ценз для избирателей. В 1864 году аграрный закон вступил в силу^[601]. Крестьяне за большой выкуп получили участки земли, площадь которых зависела от наличия у них рабочего скота (зажиточные – 4 быка, середняки – 2, бедняки – 1 или только рабочие руки). Наибольшие по размеру наделы получили жители отторгнутой у России Южной Бессарабии, затем следовала Молдавия, и наименьшими они были в Валахии^[602]. По тогдашним подсчетам, крестьянской семье, чтобы покрыть все нужды, был необходим надел в 5 гектаров. Обладателями такого участка стали лишь зажиточные и частично середняки, всем остальным пришлось идти на поклон к «боярину», как традиционно именовали помещика, с просьбой об аренде земли или наниматься на работу. Наделение производилось в значительной степени за счет государственного фонда, помещики сохранили более двух третей имевшихся у них площадей, что не помешало им назвать реформу «химерой с головой голубя и телом змеи». Крупные землевладельцы в массе своей отвернулись от господаря-реформатора.

В 1865 году засуха выжгла поля, а поборы с крестьян взимались беспощадно, даже с помощью полицейской и воинской силы. Российский консул в Яссах H. H. Леке сообщал в октябре: «Экзекуции крестьянского населения Молдавии продолжаются… Положение царан самое плачевное. Урожай хлебов нынешнего года был совсем плохой, сена вовсе почти нет, скот продается нипочем, – а между тем подати страшные; все заставляет бояться серьезных беспорядков»^[603]. Престиж князя в деревне падал. Терял он поддержку и в кругах либеральной и радикальной буржуазии, среди сторонников парламентского режима. Куза же проявлял склонность к личной власти, не останавливался перед преследованием прессы за инакомыслие и не жаловал правозащитников. В государственных делах царила неразбериха, да и могло ли быть иначе при укоренившейся министерской чехарде? За 4 года правления князь 21 раз сменил состав правительства. Финансы пришли в полное расстройство, чиновники и офицеры месяцами не получали жалования, пенсионеры – полагавшихся им пособий, кредиторы государства – процентов. Займов нахватали где только можно, и под конец денег не удавалось занять ни на каких условиях. Не способствовала поддержанию авторитета Кузы и его личная жизнь. Бездетная супруга Елена пребывала в забвении и скрывалась в Париже, а он находил утешение в алкоголе и объятиях молодой вдовушки Марии Катарджи-Обренович из сербской княжеской семьи. У любовников появилось двое сыновей, и Куза признал их своими. Распространились слухи: что же ожидает страну в будущем – на троне вместо респектабельного принца появится человек сомнительного происхождения, бастард?