* * *

Болгария причиняла российскому ведомству иностранных дел меньше хлопот, чем ее беспокойные соседи. Страна залечивала раны, причиненные войной. Прусский офицер Г. Мольтке, будущий знаменитый фельдмаршал и победитель Франции в 1870 году, служивший одно время советником при турецкой армии, сравнивал пространство к югу от Дуная до Балканского хребта с пустынею: треть деревень, означенных на карте, исчезла с лица земли. А к концу 1830-х годов рачительный крестьянский труд привел к тому, что урожай зерна, по некоторым данным, возрос вдесятеро, а его вывоз в 1840–1848 годы увеличился в пять раз^[498]. После краха военно-ленной системы в деревнях укрепилась прослойка середняцких и зажиточных хозяйств. Ее представители, случалось, прорывались в среду торговой и даже промышленной буржуазии, но связей с селом не порывали. Наплыв жителей оттуда в города, где прежде мусульманское население часто преобладало, приводило к их «оболгариванию». Процесс национального возрождения проявился прежде всего в школьном деле, шло вытеснение греческого языка из преподавания. Росло недовольство отсутствием национальной церкви, болгарские епархии входили в подчинение Константинопольской патриархии, служба в храмах велась на непонятном прихожанам греческом языке. В 1840 году обозначилась проблема, после Крымской войны превратившаяся в главную во всей политической и духовной жизни, – требование самостоятельной автокефальной церкви с проповедью на родном языке. В этом году султану поступила просьба о низложении Тырновского митрополита-грека и замене его болгарином. Служба на греческом языке стала восприниматься как духовное засилье, горше турецкого, ибо османы в душу народную не лезли и на его культуру не посягали. Одновременно шло вытеснение греческого языка из преподавания в школах.

Российская дипломатия традиционно рассматривала Константинопольскую патриархию как оплот своего влияния и не сразу осознала всю глубину и значимость завязавшегося болгаро-греческого конфликта, превратившегося со стороны болгар в национальную борьбу, ибо освобождение политическое немыслимо без освобождения духовного. Первоначально благосклонное к патриархии отношение с российской стороны начало меняться. Консул в Адрианополе Г. В. Ващенко констатировал в своих донесениях, что греческое духовенство пренебрегает интересами болгар, посланник в Константинополе В. П. Титов заговорил о гонениях в отношении болгарского населения.

Реагировал на ситуацию и петербургский кабинет. Решено было способствовать просвещению в Болгарии, подготавливая в России кадры учителей. Начиная с 1840 года в гимназиях, семинариях, а вскоре и в университетах стали учреждаться стипендии для болгар, сначала в Херсоне и Одессе, а затем в Киеве, Москве и Петербурге. Некоторые стипендиаты в будущем стали заметными фигурами национально-освободительного движения. Одновременно производилось финансирование училищ на земле Болгарии, сюда поступала из России литература не только духовная, но и художественная и учебная.

* * *

Революция 1848 года за Дунай, в географическую зону Балкан, не прорвалась, не существовало для этого необходимых предпосылок, отсутствовало развитое третье сословие, заинтересованное в сокрушении феодальных основ общества. Задачей задач являлось свержение где власти, где влияния Высокой Порты, что требовало сплочения общества, а не его раскола в результате классовой борьбы. На первый план выступала созидательная деятельность, обустройство национальных государств. Отсюда – специфика воздействия революции на Балканы. Она вдохновляла и воодушевляла отважных, но на достижение своих целей, а не тех, что стояли перед революционерами на Западе, не на борьбу против своих же соотечественников. Правда, в Греции у студентов и среди офицеров пробудились республиканские настроения. Отдельные выступления были быстро подавлены. Гораздо более серьезный размах отличал движение на Ионических островах, находившихся под господством Великобритании, проходившее под знаменем энозиса, воссоединения с матерью Грецией. На острове Кефалиния в сентябре 1848 года вспыхнуло восстание с целью захвата власти, образования временного правительства, облегчения жизни беднейшего населения, в первую очередь крестьян, для чего им простили долги. Оно было подавлено силой, правда, англичане выпустили захваченных повстанцев на свободу. Островитяне вновь поднялись в августе 1849 года. На этот раз британские власти с мятежниками не церемонились, 30 человек были повешены, несколько сотен выпороты плетьми; экзекуцию, для устрашения прочих, произвели публично. Королевство Греция тогда по всем параметрам уступала Ионическим островам – по благосостоянию жителей, уровню образования, развитию науки (на островах имелась даже Ионическая академия), распространению периодической печати. Здесь существовала конституция, действовал сенат, созывалось законодательное собрание. Вести о революции зажигали сердца, но вспыхнуло и развивалось восстание по своему сценарию, а не в подражание тому, что творилось за морями.

* * *

Сербы делились тогда на «австрийских» и «турецких». Первые проживали в основном во входившем в состав владений Габсбургов Венгерском королевстве, одним из ярких очагов революции 1848–1849 годов. Однако мадьяры вели себя неласково в отношении своих сербских, да и румынских соотечественников, отказывая им в предоставлении национальных прав. И те, и другие встретили больший отклик своим пожеланиям со стороны императорских властей и оказались в развернувшемся противостоянии на их стороне. В 1849 году, не без хлопот со стороны российской дипломатии, населенная сербами Воеводина была провозглашена автономной территориальной единицей (Воеводство Сербии и Тимишский Банат). Революционная Венгрия в этом сербам отказывала; по словам Л. Кошута, «не может быть Сербского воеводства, Сербского провинциального собрания, ибо в Венгрии нет Сербии»^[499].

В самом Сербском княжестве весть о революции в Париже, Вене и Пеште встретила восторженный отклик. Очевидцы, в том числе дипломаты, сообщали: «Лицеисты не учатся и всюду кричат: «Ура! Ура! Ура! Да здравствует свобода и независимость Сербии!» Демонстранты возглашали на улицах: «Восстаньте, сербы! Восстаньте с оружием!» Пришло время вернуть то, что было утрачено в битве на Косовом поле в 1389 году^[500]. Движение имело ярковыраженный антиосманский характер. Планы объединения (и не только сербских земель) вокруг княжества множились, в числе возможных приобретений значились, в разных вариантах, Босния, Герцеговина, Славония, Хорватия, Болгария, Черногория. Фактически речь шла об образовании Югославии с династией Карагеоргиевичей во главе^[501]. Дальше составления планов дело не пошло. Сам князь Александр и его правительство держались пассивно, уповая, безо всяких на то оснований, на поддержку со стороны Франции. Что касается Венгрии, то Белград способствовал борьбе местных сербов против революционного правительства на стороне императора. В итоге довольными остались дворы и Вены, и Петербурга. Николай I наградил Александра Карагеоргиевича орденом Белого орла, не осталось без наград и его окружение – за то, что сумело оградить княжество от революционных потрясений и приняло участие в судьбе австрийских славян. Не обошла их своим вниманием и Вена. И. Гарашанин отказался принять австрийский орден – он на службе у Габсбургов не состоит. Подражателей у него не нашлось.

* * *

Молдавия и Валахия стали восточным рубежом революции 1848 года, и на то повлияли теплые чувства к «латинской сестре», Франции, ее окружали ореолом светоча просвещения, сокровищницы гражданских свобод, среди образованной молодежи распространился ее культ. Почти 20 лет минули со дня подписания Адрианопольского мира. Быстрое экономическое развитие и культурный подъем сочетались в княжествах с административным, судебным и полицейским произволом правящих режимов. Самодержавие опиралось на консервативное боярство, этот произвол осуществлявшее. Оппозиция стала именоваться Национальной партией и рассматривала Россию как гаранта существовавших злоупотреблений, на нее с Высокой Порты было перенесено острие критики. Официальная Россия с ее самодержавным строем, сохранением крепостничества, отсутствием конституционных прав, жандармской слежкой за населением ничего не могла противопоставить ценностям Запада. Туда же шел экспортный поток. Царская держава с ее зерновым по преимуществу направлением сельского хозяйства представлялась не рынком, а конкурентом. Просветитель А. Руссо отмечал: «За шестнадцать лет, с 1835 по 1851 г., Молдавия прожила больше, чем за предшествовавшие пятьсот лет своей жизни»^[502]. Но если предки ориентировались на Восток, то взоры потомков устремились к Западу.