У членов Директории в душе зародилось сомнение: а останется ли своевольный Бонапарт, и в Италии мало прислушивавшийся к советам из Парижа, после обрушившейся на него славы генералом республики в подлинном смысле слова? Станет ли послушно подчиняться конституционной власти? Поэтому родившийся в голове у честолюбца план – предпринять экспедицию в Египет, чтобы оттуда добраться до Индии и нанести сокрушительный удар по Британской империи, – возражений не вызвал, хотя Египет входил в состав Османской державы, с которой у Франции уже более 200 лет, со времени Сулеймана Великолепного и короля Франциска I, сложились безоблачные отношения, что весьма способствовало средиземноморской торговле. Турция исправно служила южным звеном в сооруженном Людовиками Восточном барьере. А тут – открытый вызов старому другу и верному союзнику…

Правда, Бонапарт в письмах великому везиру представлял экспедицию совсем в ином свете: две империи, Российская и Габсбургская, «предварительно уже поделившие Польшу, вынашивают те же замыслы относительно Турции. В создавшихся условиях Блистательная Порта должна воспринимать французскую армию как преданную ей и готовую выступить против ее врагов»^[287]. Но таковых тогда не существовало: Порта пребывала в условиях мира, и грубая стряпня Бонапарта с целью вовлечь ее в новый конфликт успеха не имела. Султан Селим III негодовал и в сентябре 1798 года объявил войну Франции. Директория сообщила Бонапарту, будто «сбитая с толку коварными советами и угрозами» Лондона и Петербурга Порта подняла оружие против «старого друга».

Вряд ли Наполеон нуждался в подобной информации, война уже шла. Солнечным утром 19 мая 1798 года грозный флот – линейные корабли, фрегаты, корветы, бриги – с 36-тысячной армией на борту снялся с якоря в Тулоне и взял курс на страну пирамид.

С высоты веков египетский поход представляется грандиозной авантюрой. Громадный флот был разгромлен знаменитым впоследствии адмиралом Г. Нельсоном в сражении у Александрии, и армия Бонапарта оказалась отрезанной от Франции. После внушительных побед в битве при пирамидах и других боях, попытка Наполеона пробиться через Сирию в Индию провалилась, и он бросил армию на произвол судьбы, выступавшей в данном случае в образе английских войск. Армия сделалась жертвой чумы, а остатки ее сдались в сентябре 1801 года.

А на континенте за прошедшее в отсутствие Бонапарта время произошли большие перемены, и все к пагубе Франции. В результате итальянского похода A. B. Суворова французские позиции в регионе были подорваны. Режим Директории во Франции переживал кризис, идея государственного переворота витала в воздухе. Разумеется, Бонапарт не стал разглагольствовать, что оставил полки в Египте на погибель, нет – они «находятся во вполне удовлетворительном состоянии», он же вернулся, чтобы спасти родину от обрушившихся на нее бед. 18 брюмера (9 ноября) 1799 года переворот состоялся, гражданин Наполеон Бонапарт превратился формально в первого консула, а фактически – в диктатора страны, окруженной кольцом врагов.

Генерал сам нанес тяжелый удар по отношениям с Россией и, что не менее важно, по чувствам императора Павла, когда по пути в Египет захватил остров Мальту (июнь 1798 года), ключевую британскую военную базу в Средиземноморье, и между прочими распоряжениями приказал российскому консулу убраться из Лавалетты, дав на сборы три часа. Рыцари ордена Святого Иоанна Иерусалимского (Мальтийского) разбежались кто куда. Никакие российские интересы на Мальте не пострадали за отсутствием таковых. Но…

Польские капитулы ордена догадались избрать Павла великим магистром. Услужливая габсбургская дипломатия, стремившаяся вовлечь Россию в антифранцузскую коалицию, уговорила гроссмейстера ордена Гомпеша подать в отставку. Склонный к мистицизму, проникнутый рыцарскими чувствами Павел принял в Петербурге делегацию «братьев», привезшую с собой полагающиеся регалии, и сообщил подданным о своем новом сане. В Петербурге начали жечь какие-то ритуальные костры, проводить шествия. Поползли слухи: царь-батюшка поддался католической ереси. Ход «мальтийским конем» увенчался успехом, в октябре 1798 года, по словам вполне верноподданного историка Н. К. Шильдера, «удалось выманить российские войска за границу». «Екатерина, – замечал он, – не занялась бы спасением Европы»^[288].

Гораздо более продуманными и целеустремленными выглядят действия российской дипломатии на юге. Вторжение французов на Ионические острова знаменовало их проникновение на Балканы, египетская экспедиция породила страх. Зондаж в Константинополе выявил общность взглядов на необходимость дать отпор зарвавшимся галлам, и не только по соображениям стратегии. Обе стороны стояли на почве легитимизма и охранительных начал. Реис-эффенди Ахмед-Афиф-паша вел с посланником B. C. Томарой прямо-таки задушевные беседы: в отличие от обычных, из-за территорий, столкновений, «война с Францией – это вопрос о существовании Османской империи и ислама вообще, так как французы идут сокрушать всеобщие правила, престолы, веру и все, что есть священного на свете». В. И. Шеремет констатирует: «Реальная опасность потерять свои владения, а может быть, и независимость, привела Османскую империю к союзу с Россией. Стремление оградить свои политические и экономические интересы на Ближнем Востоке и борьба с растущим влиянием идей Французской революции привели Россию к союзу с Османской империей»^[289]. И в Стамбуле, и в Петербурге восторжествовал курс на сотрудничество на основе Ясского договора. Селим III связывал активную восточную политику Петербурга с личностями Екатерины и Потемкина, ушедших в небытие, с берегов Невы к нему поступали успокоительные заверения. В начале августа 1798 года, после битвы у пирамид, султан обратился к царю за помощью.

Завязавшиеся переговоры шли гладко, но еще до их завершения, 23 августа (2 сентября) эскадра адмирала Ф. Ф. Ушакова прибыла на Босфор. Прием превзошел все ожидания, «по всем ведомствам блистательная Порта… весь народ Константинополя… бесподобно обрадованы: учтивость, ласковость и доброжелательство во всех случаях совершенны», – докладывал Ушаков^[290]. Селим III инкогнито посетил флагманский корабль и уже официально щедро одарил адмирала. Корабли получили санкцию на свободный проход через Босфор и Дарданеллы. 30 сентября (10 октября) султан порвал отношения с Францией, и послу П. Рюффену пришлось переселиться в Семибашенный замок, правда, содержали его в более комфортных условиях, нежели российских предшественников, ему даже подавали кофе. Канцлер A. A. Безбородко простодушно изумлялся: «Надо же было вырасти таким уродам, как французы, чтобы произвесть вещь, какую я не только на своем министерстве, но на веку своем видеть не чаял, союз наш с Портою, и переход флота нашего через Канал». Во главе объединенной русско-турецкой эскадры был поставлен Ф. Ф. Ушаков, ему помогал патрон-бей (контр-адмирал) Абдул Кадыр, опытный и смелый моряк.

28 сентября (9 октября) эскадры подошла к острову Цериго. Корабли штурмовали бастионы – пушечный огонь с моря, приступ десанта с суши. Французский гарнизон храбро сопротивлялся три дня. Ушаков проявил себя как крупный политик и гуманный человек: пленным сохранили знамена и оружие под обязательство не воевать против России. Жителям адмирал объявил, что предоставляет управление островом выборным лицам «из дворян и лучших обывателей из граждан», то есть ввел на Цериго местное самоуправление. 14 (26) октября та же участь постигла крепость на острове Занте. Здесь пленных французов пришлось приводить на суда под крепким караулом, носители идей свободы, равенства и братства разоряли обитателей подчистую, и те были готовы их растерзать^[291]. «Дело» на острове Кефаллония облегчилось тем, что жители еще до прихода эскадры загнали оккупантов за крепостные стены, так что высадиться удалось беспрепятственно. Затем наступила очередь островов Итака и Святая Мавра. Надолго пришлось задержаться у острова Корфу, самого крупного в архипелаге и хорошо укрепленного венецианцами – 3-тысячный его гарнизон укрылся в цитадели. Чтобы избежать больших потерь при штурме, Ушаков решил предварительно занять соседний островок Видо, высоты которого господствовали над окружающей местностью. 18 февраля (1 марта) 1799 года это удалось осуществить, и комендант крепости на Корфу, считая бессмысленным дальнейшее кровопролитие, сложил оружие. Победителям достались богатые трофеи – 400 пушек, гаубиц и мортир, 5,5 тысяч ружей, несколько кораблей. «Радость греков была неописанна и непритворна, – вспоминал очевидец. – Русские зашли как будто на свою родину». Адмирал приступил к организации на островах самоуправления. Суворов в своем поздравлении писал: «Ура! Русскому флоту!.. Я теперь говорю самому себе: зачем я не был при Корфу хотя мичманом!»^[292].