23 декабря 1798 г. (3 января 1799 г.) состоялось подписание оборонительного союзного договора с Турцией на 8 лет, предусматривавшего свободный проход Черноморского флота через Босфор и Дарданеллы. Стороны объявили этот акваторий закрытым для военных судов других стран. Россия гарантировала Османской империи целостность ее владений в пределах, существовавших до последних французских посягательств. Турция засвидетельствовала отсутствие у нее территориальных претензий к союзнику. Совокупность подписанных условий способствовала упрочению безопасности южных российских рубежей. Обозначились контуры отношений двух стран в духе согласия в рамках, очерченных Ясским трактатом^[293]. Высокая Порта примкнула ко второй антифранцузской коалиции.

Адмирал Ушаков продолжал кампанию на Средиземном море. Отношения с адмиралом Г. Нельсоном у него не сложились. Тот считал эскадру под Андреевским флагом вспомогательной силой, призванной обслуживать британские интересы, и настаивал на ее отплытии в египетские воды. «Египет – первая цель, Корфу – второстепенная». Ушаков придерживался иной точки зрения и полагал, что следует запастись ключами от подступов с моря к Западным Балканам. (Реакция Нельсона среди своих: «Я ненавижу русских… Адмирал – негодяй».)^[294].

Ушаков собирался отплыть к острову Мальта, на помощь английскому флоту, блокировавшему его берега, не без мысли о том, что Павел как-никак являлся магистром Мальтийского ордена. Нельсон отверг поддержку, британцы в ней не нуждаются, последний оплот французов, Лавалетта, накануне падения. Жители поставили себя под покровительство Великобритании^[295]. Владычица морей желала утвердиться на ключевой позиции в Западном Средиземноморье. И пришлось Ушакову со своей эскадрой отправляться к берегам Неаполя и помогать там, во исполнение союзного долга, восстанавливать власть тупого и ограниченного тирана, короля Фердинанда.

Далеко не безоблачно складывались отношения и с прочими, помимо Англии, партнерами по второй антифранцузской коалиции. Австрийцы по Кампоформийскому миру 1797 г. обзавелись полосой земли на Далматинском побережье Адриатики. Черногорский митрополит Петр I Негош жаловался Павлу: «Сила австрийского оружия простерлась до самой Черной горы». Царь живо откликнулся на обращение митрополита, импульсивность его натуры проявилась в самом тоне его грамоты Негошу и старейшинам: «Усмотрев же ваше прошение о подтверждении императорского нашего благоволения о неоставлении вас и всего черногорского и бердского славяно-сербского общества нашим императорским покровительством по единоверию и уважение к вашей храбрости и заслугам, восхотели мы подать вам… новые удостоверения, что мы не перестанем принимать участие в жребии вашем». На полях прошения – царские пометы: «выдать»; «послать грамоту в требуемом смысле»; «дать крест»^[296]. Цетинскому монастырю выслали «милостинные деньги» за прошедшие годы и на 6 лет вперед, установили ежегодную «пенсию или пособие» в размере 3 тысяч червонных (9 тысяч рублей). Архимандриту Вукотичу, посланцу Негоша, пожаловали золотой крест и снабдили его церковными книгами, посланникам в Константинополе и Неаполе, резиденту в Дубровнике (Рагузе) предписали защищать черногорские интересы.

Существовали обстоятельства, побуждавшие относиться к Негошу с особым вниманием. Зловредный Буонапарте, сообщал консул с острова Корфу, совращал население «демократическими мыслями», он разослал «во все острова востока, бывшие перед тем венецианскими, повеление, дабы знать жителям Морей, Кандии, Албании его намерения касательно сей любезной стороны и предлагал войска для возвращения вольности потомкам Ликурга». Логично было предположить, что славяне тоже подвергнутся соблазну. Митрополит Негош, хоть и не потомок Ликурга, с посланием Бонапарта ознакомился, и российская консульская служба раздобыла его письмо генералу^[297]. Последствий оно не имело, но следовало быть начеку.

Павел очутился в деликатном положении: поступавшие с Балкан жалобы на притеснения и обиды касались Высокой Порты и Габсбургской монархии, с которыми он состоял в союзе и потому не мог портить отношения и ссориться. Царская грамота южным славянам содержала многозначительную фразу: «Мы не перестанем принимать участие в жребии вашем поколику положение наше позволит»^[298]. Ведомство иностранных дел успокаивало себя мыслью, что Вене и Стамбулу совсем ни к чему обострять отношения с Россией на почве балканских дел. В обращении к христианам рассеивались их тревоги и опасения, а резидентам предписывалось внимательно следить за ситуацией, дабы заблаговременно дипломатическими мерами предупреждать конфликты. Посланнику в Стамбуле B. C. Томаре царь выражал уверенность, что Порта перестала руководствоваться «прежними правилами лютости в рассуждении христиан» и впредь «не будет притеснять народ черногорский», требуя от дипломата прибегать к «заступлению дружескому» и «свойственному по единоверию участию в пользе сего народа»^[299]. Самим черногорцам император обещал заступничество по дипломатической линии: «Не полагаем мы, – говорилось в его грамоте от 1 (12) января 1799 г., – чтоб со стороны Римского императора и Порты Оттоманской могли чинимы быть вам какие-либо притеснения в законных правах ваших, о чем мы, тщася о благосостоянии вашем, повелели послу нашему в Вене и министру в Константинополе отозваться». Особо подчеркивалась роль эскадры Ушакова как фактора смягчения напряженности: «тем менее можете вы подвержены быть какой-либо опасности и потому еще, что флот наш, обретающийся ныне в Средиземном море для действий противу народа, покушающегося везде истребить законные правления, и, что еще больше, ищущего вредить вере христианской (то есть французов. – Авт), не оставит в нужде всякую помощь вам оказать»^[300]. Действительно, завершающие годы XVIII столетия выдались на Балканах сравнительно спокойными в смысле межэтнических конфликтов. В Петербурге утверждалась мысль о выгодности добрых отношений со «слабым соседом», Османской державой, на юге. Росло чувство неотвратимости схватки с наследником и могильщиком Французской революции.

Император Франц обратился к Павлу с просьбой назначить A. B. Суворова главнокомандующим союзными войсками в Италии. И в село Кончанское, где жил опальный фельдмаршал, явился гонец с царским письмом. Монарх просил полководца забыть старые обиды и взять на себя трудную миссию. Суворов откликнулся. 4 (15) апреля 1799 г. он прибыл на место и продемонстрировал своего рода мастер-класс военного искусства, блицкриг образца XVIII столетия: взял крепости Брешию и Бергамо; нанес французам поражение на реке Адда; занял Турин; разгромил неприятеля на реке Треббия; одержал победу в бою при Нови 4 (15) августа. За 4 месяца он очистил от неприятеля Северную Италию, перечеркнув итоги Итальянской кампании Бонапарта.

Суворов сделал свое дело и ему, по логике союзников, следовало удалиться. Его отправили в Швейцарию на помощь сражавшемуся там корпусу A. M. Римского-Корсакова. Последовал легендарный Швейцарский поход. Преодолев перевалы Альп, Суворов российских войск за ними не обнаружил, они были разбиты вместе с поддерживавшими их австрийцами и частично пленены. Фельдмаршал с большими потерями прорвался еще раз через горы в Австрию и прибыл в Аугсбург Павел на интриги союзников реагировал с присущей ему порывистостью. «Бескорыстный романтик реставрации старого порядка и вторжения во Францию, Павел I возненавидел коалицию», – писал A. C. Трачевский^[301]. Цесарцы не спешили с восстановлением на тронах свергнутых монархов. Царь заявил, что впредь не намерен приносить русских солдат в жертву австрийским интересам и порвал союз с Габсбургами. 11 (22) октября Суворов получил приказ возвращаться с войсками на родину.

Итальянская кампания – завершение карьеры великого полководца и вершина его славы. Суворов удостоился высших почестей – генералиссимус, светлейший князь Италийский, принц Сардинского королевства. В Петербурге ему готовили торжественную встречу, но к приезду героя настроение взбалмошного царя изменилось: никаких торжеств. Болезнь и смерть, похороны по рангу фельдмаршала, а не генералиссимуса. Павел в похоронной процессии не участвовал, но наблюдал ее из переулка. Почему?.. Много загадок оставил после себя «романтический наш император», как его именовал Пушкин.