А жить Екатерине Великой оставалось всего год.

Глава IV

Балканский плацдарм наполеоновской эпопеи

После смерти Екатерины в Зимнем дворце, по словам Г. Р. Державина, зашумели «ботфорты, тесаки и будто по завоеванию города ворвались в покои везде воинские люди с великим шумом». На плацу император Павел Петрович спешно переучивал военному делу прославленные потемкинские и суворовские полки. Убеленные сединами, увешанные орденами генералы учились шагать, равняться, отдавать честь эспантоном. Туго поддававшиеся науке подлежали изгнанию из армии. За неполных пять лет управления царь отправил в отставку 7 фельдмаршалов (включая Суворова), более 300 генералов и 2 тысячи штаб– и обер-офицеров. Унтер-офицеров, костяк и оплот армии, вооружили средневековыми алебардами: они так красиво выглядели на парадах! Удобную форму, введенную Потемкиным, Павел именовал мужицкой, солдат переодели в узкие мундиры немецкого образца пятидесятилетней давности.

И все же Павел был не слабоумным или душевнобольным человеком, каковым его иногда изображали, а всего лишь крайне неуравновешенным и неврастеничным, вспыльчивым и взбалмошным. Он получил хорошее домашнее образование, кроме родного языка говорил по-французски и по-немецки, разбирался в церковнославянском, был знаком с итальянским, проявлял способности к математике, отличался остроумием в беседе. Ростом Павел не вышел, но был крепок телом, прекрасно ездил на коне, слыл искусным танцором, на балах выступал в первой паре в менуэте с супругой Марией Федоровной.

На престол он вступил с самыми благими намерениями, объявив всенародно, что не собирается «отказать любезным подданным в нужном и желанном ими отдохновении после столь долго продолжавшихся изнурений»^[282]. Численность армии он сократил на треть, снял недоимки по налогам, сократил барщину до трех дней в неделю, запретил продавать дворовых без земли. При Павле в Дерпте (Тарту) открыли университет, училище для офицерских сирот, много школ для солдатских детей. Но он же раздал полмиллиона душ в частные руки, превратив их в крепостных^[283].

Павлу ставят в заслугу освобождение H. H. Новикова из крепости, А. Н. Радищева и Т. Костюшки из ссылки. Но он же отправлял в тюрьму, часто в минуту гнева, сотни и тысячи людей. Александр I при восшествии на престол амнистировал 13 тысяч человек, таков был масштаб произвола родителя. Неудивительно, что добрые замыслы Павла Петровича забывались, а злые и запальчивые поступки запечатлевались в памяти современников. Его сын Константин заметил однажды: «Отец объявил войну здравому смыслу с твердым намерением не заключать мира».

Царствование Павла нельзя осмыслить без обращения к его юности и зрелости, к десятилетиям, проведенным в страхе перед матерью и ненависти к ней. Он считал себя законным наследником Петра III, отстраненным ею от престола. Отсюда – обожествление Петра Федоровича, доходившее до кощунства, вроде коронации его трупа. И все же главное – не в личных разногласиях с матерью, а в полном расхождении их взглядов на методы правления. Свое совершеннолетие (1774 год) Павел отметил составлением записки «Рассуждение о государстве вообще, числе войск, потребных для защиты оного и касательно обороны всех пределов». Ознакомившись с ней, Екатерина поняла: сын собирается похоронить все, что она уже сделала или еще стремилась совершить, – отказаться от каких-либо завоеваний или союзов, отгородиться от мира цепью крепостей, превратить солдат в наследственную касту, бороться с продажностью чиновников и разболтанностью государственного аппарата с помощью иерархической субординации. Никакой выборности, ликвидация даже дворянских собраний, безоговорочное подчинение сверху донизу; монарх – единственный созидатель, толкователь и исполнитель законов. (Позднейшая формула: «Нет лутче образа правления как самодержавие, ибо соединяет в себе силу законов и скорость власти одного».)^[284]. Безусловное подчинение царской воле, без сомнений и размышлений. Все это напоминало казарму в государственном масштабе.

На смену мудрой государыне, окруженной опытными советниками и блистательными генералами, ценившей людей умных и инициативных, но все же не успевшей или не посмевшей осуществить многое из задуманного, убоявшись крестьянских бунтов и гнева дворянства, пришел истеричный эгоцентрист. Формула: «Каждый человек имеет значение, поскольку я с ним говорю», а не сам по себе, делала ненужным обращение по делам государства к людям таланта и характера.

Стремительное возвышение брадобрея И. П. Кутайсова в графы символично: уж кто как не цирюльник ближе всех к самодержцу? Павел сумел сделать так, что все его деяния толковались современниками не в его пользу. «Царский гнев предстал истерикой душевнобольного, царская воля – манией идиота, царская милость – капризами деспота, царский суд – расправой тирана», – пишет его биограф^[285].

Внешняя политика не терпит истерики, она требует от людей, ее осуществляющих, холодного рассудка, выдержки, умения выжидать, терпеть и маневрировать, принимать взвешенные решения, – всего того, чем Павел не обладал и в помине. Дипломатия не любит взрывчатого темперамента. Трудно уловить какую-либо последовательность (не говоря уже о системе) в деятельности Павла Петровича на сем хлопотливом поприще. Он начал с попытки восстановить мир на континенте, продолжил войной с революционной Францией и завершил подготовкой войны с Англией.

Конец XVIII столетия – самое неподходящее время для предоставления народу «отдохновения» от испытанных прежде «изнурений». В апреле 1796 года мало кому известный молодой генерал, корсиканец по происхождению Наполеон Бонапарт во главе 35-тысячной армии, плохо вооруженной и снабженной, вторгся в Италию и начал одерживать одну победу за другой. Итальянский фронт из второстепенного превратился в главный в противоборстве революционной Франции с вражеской коалицией. Сардинская армия сопротивлялась две недели, австрийцы держались почти год и подписали перемирие в марте 1797-го, когда французы двигались уже к Вене. На переговорах в Кампоформио генерал Бонапарт диктовал условия мирного договора Священной Римской империи германской нации. С ее уполномоченным Л. Кобенцлем он не церемонился и кричал ему в лицо: «Ваша империя – старая служанка, которая привыкла к тому, что все ее насилуют. Вы торгуетесь здесь со мной, а забываете, что окружены моими гренадерами». В гневе он швырнул на пол и разбил вдребезги драгоценный сервиз. По договору Австрия уступила Франции Бельгию, согласилась на проведение границы по Рейну и образование в Северной Италии Цизальпинской республики. В возмещение потерь Габсбургам передали Венецию, включая ее владения по Далматинскому побережью Адриатического моря. Париж расплачивался с Веной балканскими территориями. По ходу дел в том же 1797 году французы высадились на Ионических островах, находившихся на расстоянии ружейного выстрела от берегов Албании – в зоне непосредственных российских интересов. Галльские смутьяны претендовали на ту роль в регионе, которую Зимний дворец отводил себе. Бонапарт писал Директории: «Обладание Ионическими островами дает Французской республике возможность или сохранить Османскую империю, либо захватить ее часть». В Константинополе, хотя и не ведали об откровениях генерала, четко сознавали серьезность нависшей над державой опасности. И уж совсем здесь не подозревали, что неугомонный завоеватель вынашивает иной план, не менее зловещий.

10 декабря 1797 года Париж чествовал победителя. «Несметные толпы народа запрудили улицы… Экипаж генерала, сопровождаемый почетным эскортом, с трудом продвигался вперед – так плотно окружали его тысячи людей, выкрикивавших приветствия». Во дворе Люксембургского замка собралась элита республики. Приветствовавший триумфатора член Директории П. Баррас представил итальянскую кампанию как отмщение за покорение Галлии, учиненное Юлием Цезарем: «Он принес на нашу землю рабство и разрушение, Вы принесли его античной родине свободу и жизнь». Оратор скромно умолчал при этом, что Италия была разграблена, из нее были выкачаны миллионы на пополнение оскудевшей парижской казны и вывезены несметные сокровища искусства. Скептически отнеслись к торжеству лишь старые республиканцы: «Столько славы несовместимо со свободой»^[286].