По улицам Версаля и даже около дворцов бродили голодные. Когда наследник престола, очень любивший парижский театр, возвращался со спектакля в Версаль, его окружила громадная толпа, люди кричали: «Хлеба! Хлеба!»{101}. Эти возгласы сопровождали иногда и короля во время его прогулок по садам и окрестностям Версаля.
В Париже распространялись брошюры и листовки, в которых не щадили никого. Проклятья звучали и в адрес старого короля.
Внешне Людовик не изменил своих привычек. В его дворец в Марли съезжались, как обычно, толпы придворных. Счета дворцовых поставщиков оплачивались. Но в главном король сдался.
В мае 1709 г. в Гааге министр Торси от имени Людовика XIV признал отпрыска дома Габсбургов королем Испании. Он также обещал изгнать из Франции претендента на английский престол Якова III, согласился разрушить Дюнкерк, оставить Страсбург… Все эти уступки дали Франции два месяца перемирия. По их истечении Людовик XIV должен был повернуть оружие против своего внука. Но на это унижение король не пошел. Понимая безвыходность положения, Людовик XIV снизошел даже до обращения к народу своей страны. Он объяснял причины продолжения войны. 12 июля 1709 г. его обращение было оглашено во всех церквах и соборах страны.
Приходилось противостоять почти общеевропейской коалиции. Войска ее уже подходили к Сомме. Для ведения войны вновь и вновь нужны были люди и деньги. Войска удалось пополнить. Молодые простолюдины предпочитали смерть на войне смерти от голода. Пополнить финансы было труднее. Приходилось идти на невозможное и немыслимое. Создавались тр распродавались новые государственные должности, продавались изъятия от налогообложения, предлагались ренты, обращались к кредиту под любые проценты… Государственному бюджету обеспечивался дефицит на многие годы вперед.
Приходилось портить монету: чеканить луидоры с меньшим содержанием золота, но обозначать на них ту же номинальную стоимость. В конце концов луидор пришлось девальвировать.
Государственный кредит падал катастрофически. Обесценивались государственные кредитные билеты. В январе 1706 г. за билет в 100 ливров давали 94 серебряных ливра, в июле — 72, в октябре — меньше 50, в начале 1707 г. за 100-ливровый билет давали уже только 37 серебреников{102}.
Казалось, от неминуемого банкротства в 1709 г. государство было спасено эскадрой Шабера, доставившей в Ля-Рошель 30 млн пиастров из испанской Америки. Путем невероятного напряжения сил наступление противника удалось остановить. 11 сентября в битве у Мальплаке армия коалиции понесла тяжелые потери, но это еще не была победа.
В 1711 г. умер сын короля — великий дофин, на следующий год корь унесла внука, герцога Бургундского. Известия о смерти близких король встречал с таким же величественным спокойствием, как и сообщения о военных поражениях… Возобновились мирные переговоры. И вновь Людовик XIV соглашался на территориальные потери, на сдачу крепостей, политические уступки, но не соглашался на кровное унижение. Воевать против внука он отказывался.
Тем временем изменилась международная обстановка. Маршалу Вандому в Испании удалось нанести поражение англо-голландским войскам при Виллавичьозе. Умер император Священной Римской империи Иосиф I, корона германского императора перешла к эрцгерцогу Карлу, претенденту на испанское наследство. В Англии решительно не желали воссоздания мировой империи Габсбургов. В английском парламенте верх взяла партия противников войны. В 1712 г. в Утрехте между Англией и Францией начались переговоры. Их ход был облегчен торжественным отречением внука Людовика испанского короля Филиппа V от права на французскую корону и разрывом самого старого короля с претендентом на английский престол Яковом III Стюартом.
В 1713 г. почти все участники коалиции подписали с Францией мир, война продолжалась только с императором.
* * *
Из наследников великого короля остался лишь его правнук, маленький герцог Анжуйский. Регентом при нем должен был стать Филипп Орлеанский, племянник и зять Людовика. Права первого принца крови были священны для Людовика, и он не желал отстранять герцога Орлеанского от регентства, как бы этого ни добивалась морганатическая супруга короля мадам де Ментенон. Но и его собственные предубеждения против герцога были сильны, и по примеру своего отца Людовик оговорит в завещании многочисленные ограничения власти регента.
Регент и государственный совет, принцип кровного родства и принцип бюрократической преемственности — казалось бы, все подталкивало Людовика XIV отказать племяннику в исполнении высоких обязанностей регента. И все же король не отказал. Перед смертью он не решился нанести еще один удар самому принципу монархизма.
Еще в молодости, отстранив всех членов королевской семьи от управления государственными делами, Людовик XIV неведомо для самого себя сузил сферу действия принципа крови. Он укрепил власть монарха, но монархизм от этого пострадал. Ведь каждый новый глава государства получал корону и высшую власть в конечном счете по праву родства. Если родство столь мало значимо при занятии высших должностей в государстве, то, может быть… Впрочем, в XVII в. и в начале XVIII в. подобного рода мысли во Франции еще никто не развивал. Хотя сам факт падения влияния принцев крови отнюдь не остался незамеченным. «Что касается знатных господ и принцев крови, то… их вес до такой степени снизился, что на них нельзя ипаче смотреть, как лишь на именитых рабов двора; никакого влияния на правительство они не оказывают, никаких полномочий в провинциях они не имеют. Только путем раболепства могут они добиваться отличий…» — писал анонимный автор брошюры «Salut de l’Europe en 1694» и ему вторил священник из глухой деревни Этрепиньи Жан Мелье{103}.
Завещание явится одним из последних государственных актов Людовика XIV. Кое-кто из его ближайшего окружения поговаривал о том, что следует созвать Генеральные штаты, и это собрание представителей всех сословий изберет регента. Такое решение было неприемлемо для короля. Он предпочитал продиктовать свою последнюю волю, даже понимая, что она может быть нарушена.
Утром 27 августа 1713 г. он призвал в свой кабинет первого президента Парижского парламента де Мема и генерального прокурора Жоли де Флери. Оставшись с ними наедине, король передал им толстый пакет, скрепленный семью печатями. «Господа, — сказал он, — вот мое завещание, я один знаю, о чем оно. Я вам его вручаю для сохранения его в стенах парламента, я не мог бы представить большего свидетельства моего уважения и моего доверия к парламенту, чем передать на хранение мое завещание. Я не нахожусь в неведении о той судьбе, которая может постичь его, мне известно, что случилось с завещанием моего отца и других королей, моих предшественников. Но от меня постоянно добивались его составления, меня этим терзали, не давали мне покоя, чтобы я ни говорил. Что ж, я купил себе покой. Вот оно, заберите его! Пусть будет как будет; по крайней мере теперь я спокоен и я не хочу более об этом говорить»{104}.
Людовик испытывал отвращение при одной мысли, что его воля не будет исполнена. Но он не строил иллюзий. Поэтому чуть ли не впервые за 52 года единовластного правления он говорил о том, что его принудили к определенному решению. Мысль о неповиновении ему, Людовику XIV, королю-солнцу, была невыносимой.
В 1714 г. король взялся приводить в порядок свой личный архив. Некоторые из документов он хотел уничтожить. Странными и нелепыми выглядели теперь когда-то составленные по его приказу «наставления дофину». Пролистав их, Людовик решил предать наставления огню: дофин умер, не дождавшись престола. Впрочем, разве дето в дофине? В наставлениях было столько мыслей, надежд, стремлений самого короля. Людовик передал рукопись маршалу де Ноаю{105}.
Король худел, черты лица заострялись. Но его образ жизни почти не изменился. По-прежнему он предавался чревоугодию, по-прежнему охотился, по-прежнему много работал. Еще в феврале 1714 г. мадам де Ментенон писала: (Здоровье короля невообразимо; это чудо, совершающееся каждый день. Вчера на охоте он сделал тридцать четыре выстрела и принес тридцать двух фазанов. Сила, зрение, ловкость — ничто не изменяет ему»{106}. Ей так хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему, чтобы время остановитесь.
