Возросло значение Верховного совета, в который никто отныне не входил по праву рождения, даже королева-мать была выведена из совета. Наиболее значимыми людьми в государстве стали Ле Телье, Кольбер и де Лионн. Все трое умели держаться в тени, не выказывая ни своей власти, ни своего богатства. Ле Телье служил еще Людовику ХШ и давно уже держал в своих руках многие важнейшие нити государственного управления. Регентша и Мазарини ему полностью доверяли, недаром в их шифрованной переписке он проходил под именем Верный. Ле Телье блестяще разбирался в юридической казуистике и во всех вопросах, связанных с организацией военного дела. Король его уважал и единственного из министров называл месье.
Людовик XIV
Сюринтендант финансов Николя Фуке
Генеральный контролер финансов Жан-Батист Кольбер
Один из президентов Парижского парламента Эдуар Моле
Жан-Батист Кольбер начинал свою карьеру в ведомстве Ле Телье, которому приходился дальним родственником. Исключительная работоспособность и исключительная преданность патрону быстро сделали его заметным человеком. Его заметил Мазарини, и свою исключительную преданность Кольбер перенес на кардинала. В годы Фронды Кольбер стал доверенным лицом не только кардинала, но и самой королевы. На протяжении 50-х годов быстро увеличивались политический вес Кольбера в государстве и его личное состояние. Используя свое влияние на Мазарини, Кольбер умело продвигал на различные посты в провинциальной и центральной администрации своих людей{85}. Чаще всего он черпал преданных ему лично клиентов из числа своих родственников, только родных братьев и сестер у него было 9 человек. Сколачивал он вокруг себя и группировку финансистов, которые были призваны обеспечивать финансовую поддержку его административной деятельности и его частным делам. Будущий министр имел широкие связи и в литературной среде. Известный в ту пору поэт Шаплен был его близким другом{86}. Когда, умирая, Мазарини «завещал» Кольбера Людовику XIV, Жан-Батист был человеком 42 лет, имевшим солидное состояние и обширную клиентелу, а главное — никто не мог сравниться с ним по знанию административной кухни французского королевства.
Будучи практиком до мозга костей, Кольбер испытывал предубеждение к теоретическому мышлению. Он не удосуживался даже для самого себя четко сформулировать программу деятельности. В своем практицизме он доходил до абсурда. И все же программа у него была, хотя вследствие неотрефлексированности она представляла собой смесь мыслей, предубеждений и иллюзий. Воедино сплавлялась эта программа нерассуждающей уверенностью в собственной правоте.
В принципе Кольбер поклонялся одному идолу — государству. Служению государству он подчинял даже свою, казалось бы неудержимую, страсть к накопительству.
При всем различии в возрасте политические воззрения Кольбера и Людовика XIV сформировались в значительной степени под влиянием одного и того же события — Фронды. Страхи Фронды жили в обоих и много лет спустя после ее окончания. Оба не могли забыть ни действий парламентов, ни поведения грандов, ни выступлений дворянства. Простой люд казался им несамостоятельным в своих поступках.
Что касается магистратов, то Кольбер понимал их значение и необходимость в государственном управлении. Он им отводил строго определенное место. Но бюрократическую натуру Кольбера возмущала независимость членов парламента. Самостоятельности в истолковании законов, вынесении важных судебных решений Кольбер хотел их лишить. Дворянство же он считал необходимым приучить к уважению законов. Политическая оппозиционность дворянства к 1661 г. была сломлена, по в провинциях дворянская вольница продолжала широко выплескиваться в уголовных деяниях.
Властелин и идеальный исполнитель его воли нашли друг друга. Два человека, одержимые одинаковыми идеями и обладающие огромной властью. Наведение порядка началось незамедлительно. Первыми пострадали давние противники усиления административной централизации — казначеи Франции: постановлением государственного совета их синдикат был распущен{87}. В свою очередь, Парижскому парламенту пришлось признать, что декреты государственного совета обладают не меньшей обязательностью, чем королевские эдикты и ордонансы{88}. Быстро регуляризировалась практика посылки интендантов. К 1665–1666 гг. уже почти каждое генеральство имело закрепленного за ним интенданта, их функции и полномочия унифицировались. В вопросе об интендантах была сделана единственная уступка требованиям парламентов. В отличие от первой половины XVII в., когда на эту должность назначали любых верных людей, имевших судебный и административный опыт, теперь интенданты выбирались исключительно из числа докладчиков прошений государственного совета. В политической ловкости Кольберу и Людовику в молодые годы трудно отказать. Уступки в мелочах и последовательное проведение своей линии во всех принципиальных вопросах. Такова была тактика небольшого, по чрезвычайно эффективного государственного аппарата.
Интенданты проводили пересмотр налогообложения, повсюду выискивая незаконные уклонения от уплаты налогов, боролись с преступностью, в том числе с беззакониями провинциальных дворян, опутывали подчиненные им генеральства сетью осведомителей и клевретов. Их деятельность находила полное понимание и сочувствие у короля. Поощряя их рвение, он обращался иногда к ним с личными посланиями. «Я чрезвычайно удовлетворен энергией, с которой вы выполняете мои приказы, арестовав Сент-Этьена (знаменитого разбойника-дворянина. — Е. К.), — писал Людовик XIV интенданту Оверни Помре. — Я также доволен тем, что вы настойчиво добиваетесь суда над ним, обещая мне, что этот суд послужит благотворным примером для всей провинции. Не следует опасаться, что в деле подобного рода я буду склонен даровать помилование. Я слишком хорошо знаю, что милость может привести к новым беспорядкам и насилиям, в то время как я всем сердцем желаю, чтобы ни одно насильственное действие не оставалось безнаказанным в моем королевстве»{89}. Но для наведения порядка ординарных средств оказывалось недостаточно. И в середине 60-х годов интенданты наталкиваются на противодействие и оппозицию. В феврале 1664 г. правительственный комиссар из Меца докладывал, что члены местного парламента грозились выбросить его в окно… состоятельные люди, не исключая высших должностных лиц, запугивали жителей деревень, обещая пустить их по миру, если они посмеют обратиться за помощью к интенданту{90}. В Оверни и во многих других провинциях юга Франции интендантам не удавалось справиться с дворянской вольницей.
Приходилось прибегать к чрезвычайным мерам. В 1667 г. было ограничено право парламентов на ремонстрации. Еще ранее в ряде южных провинций Людовик XIV использовал выездные сессии специально созданного чрезвычайного суда.
* * *
История с Фуке вскоре забылась. У короля и Кольбера хватало непобежденных врагов… К тому же Людовик, и это было одной из его особенностей, постоянно сам наживал себе врагов. Он умел раздувать незначительные дипломатические конфликты и создавать шумиху, обожал слать грозные депеши. Еще не совершив ничего великого, он уже считал себя великим королем. И был так безмерно уверен в этом, что постепенно его вера стала передаваться другим.
