О последствиях мирового экономического кризиса для отношений Франции с ее колониальной империей свидетельствуют показатели внешней торговли Франции за 1927–1935 гг. (в млн. фр.):
Как видно из таблицы, сокращение торговли с колониями не идет ни в какое сравнение с общим падением внешнеторговых связей Франции. В 1927–1935 гг. относительное значение для Франции колониальной торговли более чем удвоилось. Она составляла более одной четверти французского импорта и около одной трети ее экспорта (против 10,95 и 12,81 % за 1909–1913 гг.).
В 1935 г. из общего объема экспортируемой из Франции продукции ее колониальная империя получила 41,5 % электровозов и запасных частей к ним, 42,2 — одежды и белья, 44,7 — изделий парфюмерной промышленности, 45 — автомобилей, 51,5 — металлоизделий и инструментов, 84,4 % хлопчатобумажных тканей.
В результате усилий, предпринятых в 30-е годы, к началу второй мировой войны колониальные владения были тесно привязаны к экономике метрополии.
В конце 30-х годов колонии, наконец, стали основной продовольственной базой Франции. Индокитай занял третье место в мире по производству риса и вместе с Мадагаскаром и Французской Экваториальной Африкой вышел в число крупнейших экспортеров этого продукта. Плантаторское винодельческое хозяйство Алжира достигло примерно 30 % от французского производства вина в целом.
Французская шерстяная, каучуковая, химическая промышленность, цветная металлургия к другие важнейшие отрасли в значительной степени перешли на использование сырья, доставлявшегося из французских колоний.
Усилился поток капиталовложений в колонии: объем французских инвестиций увеличился с 4 млрд, золотых фр. в 1914 г. до 17,5 млрд. — в 1940 г., т. е. более чем в 4 раза.
В целом подъем производительных сил французских колоний к началу второй мировой войны был очевиден. Но не менее очевидным было и то, что он осуществлялся в уродливых формах и ориентировался исключительно на эгоистические интересы метрополии. Дух изжившего себя «колониального пакта» продолжал определять политику Третьей республики в колониях, не давая должного простора их экономическому развитию. Это признают наиболее серьезные французские исследователи, указывающие на поверхностный и эгоистический характер мероприятий метрополии в колониях в 30-х годах. Известный исследователь колониальной политики Франции М. Девез отмечает: «Недостаточное развитие французского торгового флота и дороговизна французского рынка (в последние предвоенные годы) также были серьезным препятствием экономическому процветанию колоний. Продовольственными культурами, дававшими пропитание населению, пренебрегали ради экспортных культур, более рентабельных и выгодных крупным торговым компаниям. Эксплуатация богатств часто была весьма поверхностной; не было даже составлено и тем более реализовано никакого общего плана. Не было проведено полного учета ни ресурсов рудников, ни гидроэнергетических возможностей»{76}. «Необходимо подчеркнуть, — отмечает другой французский исследователь, — что кризис (1929 г. — П. Ч.) не изменил сугубо колониальных экономических структур, несмотря на все более и более усиливающееся вмешательство государства: индустриализация (колоний. — П. Ч.) остается в эмбриональной стадии…»{77}
Крайняя отсталость колоний особенно проявлялась в социальной сфере. Доход на душу населения во Франции (1938 г.) составлял 4761 фр., а в заморских владениях — в среднем всего 115 фр. По данным, приводимым А. Картье, в Алжире в 1930 г. на нужды армии было израсходовано 61 млн. фр., а на народное образование — лишь 23 млн. фр.{78}.
8 высших учебных заведениях Франции в 1938/39 учебном году получали образование всего лишь 866 студентов из заморских владений, где проживало 65 млн. человек{79}.
На крайне низком уровне было медицинское обслуживание во французских колониях. Часто оно отдавалось на откуп редким энтузиастам, ограниченным в средствах. Если во Франции в 1938 г. один врач приходился примерно на 1,5 тыс. жителей, то в Алжире, 100 лет пользовавшемся «благами» французской цивилизации, — на 6,7 тыс. жителей, в Марокко — на 30 тыс., а во Французской Экваториальной Африке — на 43 тыс. человек{80}.
Представительство французских колоний в центральных органах власти Третьей республики к началу второй мировой войны ограничивалось 19 местами в палате депутатов (из 600) и 7 местами в сенате (из 300). Избирательный корпус колоний (где проживало 65 млн. человек) составлял всего 400 тыс. человек и при этом ограничивался в основном старыми владениями (Антильские о-ва, Гвиана, Реюньон, владения в Индии, Алжир, Кохинхина и четыре коммуны в Сенегале). Такое узкое представительство ни в коей мере не соответствовало тому огромному значению, которое колониальная империя приобрела для метрополии, став ее главной материальной опорой и одной из основ международного престижа буржуазной Франции. «Мало кто из французов, — писал член Академии колониальных наук Франции профессор Ж. Арди, — представляет себе, чем была бы для Франции утрата ее заморских владений. Уменьшенная до пределов своей континентальной территории, отсутствующая в других частях мира, вынужденная подчинить производство и торговлю интересам своих соседей, она была бы лишена значительной части своего влияния и когда-нибудь перестала бы считаться великой державой»{81}.
Что касается правящих кругов Третьей республики, ее «двухсот семейств», то они прекрасно сознавали роль и значение французской колониальной империи и бдительно следили за поддержанием стабильности и «порядка» во всех ее уголках. Этот порядок обеспечивался прежде всего колониальной армией, насчитывавшей в 20–30-е годы от 118 до 132 тыс. солдат и офицеров.
В сохранении незыблемости устоев колониальной империи кровно были заинтересованы многочисленные переселенцы из метрополии, прочно осевшие на благодатных землях Магриба, Мадагаскара и других территориях. Число французов, постоянно проживавших в заморских владениях, выросло с 1,1 млн. человек в 1912 г. до 2 млн. накануне второй мировой войны{82}. Социально-профессиональный состав французского населения в колониях находился в прямой зависимости от природно-климатических условий в них. В колониях с климатом, благоприятствующим жизнедеятельности европейцев («territoires de peuplement»), преобладали латифундисты и фермеры, занятые в сельском хозяйстве; в «colonies d’exploitation» был большой процент торговцев и перекупщиков. Но в обоих случаях значительную часть европейского населения в колониях составляла администрация и армия{83}.
Европейцы захватывали лучшие обрабатываемые земли в Магрибе, Индокитае и других колониях. В Алжире, например, французы, составлявшие одну десятую часть населения страны, владели 2 млн. 700 тыс. га плодородной земли (из общей ее площади 10 млн. 200 тыс. га). В Марокко, насчитывавшем 8 млн. человек, из 12 млн. га земель 1 млн. га находился в руках 150-тысячной французской колонии. Такое же положение наблюдалось и во многих других владениях Франции.
Французские колонисты являлись наиболее решительными проводниками колониалистской идеологии; они оказывали ощутимое давление на политику как местной администрации, так и центрального правительства.
Становление колониалистской идеологии во Франции, истоки которой уходят во времена Ришелье и Кольбера, происходило в годы, последовавшие за окончанием первой мировой войны. Именно тогда во Франции, как уже отмечалось, началось переосмысление значения колониальной империи для метрополии, а одновременно появился новый интерес к колониальной истории. Инициатором этого поворота в буржуазной политической мысли Франции был историк Альфред Мартино, основавший еще в 1912 г. журнал «Ревю д’истуар де колони франсез». «Колониальная история, — отмечал в 1953 г. профессор Ж. Арди, автор двух десятков книг по истории колониальной политики, — начала приобретать в нашей стране значение только 40 лет назад. До этого ей дружно отказывали в праве на самостоятельное существование, так как видели в колонизации не что иное, как одну из форм завоевания, т. е. в конечном счете — простой эпизод общей истории»{84}.
