– Нет, – сказал мальчик.

– Если вы их не примете прямо сейчас, – сказал доктор, – у вас начнется сепсис. Он уже начался, посмотрите. Это очень быстрый процесс, и даже если нас откроют в ближайшее время, вы до этого, скорее всего, не доживете. Но я нашел. Это очень мощное средство, оно поможет. А я пока найду вам укол. И еще воды. Только вы должны отдать мне кота. Вы не сможете взять таблетки, пока его держите. Здесь шесть штук, нужно принять сейчас две и через два часа еще две. Ну же, берите.

Кот устал и, даже когда его впервые в жизни взяли за шкирку, чтобы просунуть между прутьями решетки, не сопротивлялся и не протестовал. Покорно обмяк, свесив лапы и голову, и доктор скорее перехватил его поудобнее, прижал к себе и проверил сердце.

– Ну что ты, брат, – сказал он. – Что ты.

Он постоял немного с котом в руках, потом сел на корточки и осторожно посадил его в переноску, запер дверцу.

– Все будет хорошо, – сказал он мальчику, на которого смотреть сейчас не мог. – Я скоро. Попейте и постарайтесь заснуть.

Молоденький Фольксваген разглядывал свою ладонь, полную белой кошачьей шерсти. Таблетки лежали в ней слипшейся влажной кучкой. Я просто держал его, подумал он, я ничего бы ему не сделал. Ясно же, что я не мог бы убить кота, ну ясно же. И надо было, конечно, сказать это вслух, чтобы маленький грустный человечек понял, но тут оказалось, что слова – любые, вообще все слова стали ему противны, он вдруг как будто ужасно устал от слов. И ничего говорить не стал, просто поднес ладонь ко рту и проглотил все шесть таблеток разом, а потом в три глотка допил оставшуюся в бутылке воду и закрыл глаза.

Доктор поднял оба своих ящика, большой и маленький, и понес к машине.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 июля, 06:54

Капитан проснулся, посмотрел в желтый прокуренный потолок патрульной машины и сразу вспомнил все, одним длинным отвратительным кадром: бетонные ворота с цифрами, истеричку из Пежо, банду психов в Майбахе, сбежавшего арестанта и то, что с ним, капитаном, сделают буквально сегодня же к вечеру, если того не удастся поймать. Сраные ворота закрылись очень не вовремя, и предвидеть этого, конечно, никто бы не мог. Но теперь, наутро, остывшему и раскаявшемуся капитану казалось уже, что и ворота, и весь прочий душный кошмар, который ему пришлось вынести накануне, – оправдание недостаточное и понимания не встретит. Он даже сам себе не смог бы сейчас объяснить, почему так легко и бесстрашно лег вчера спать и самое важное доверил зачем-то этому молодому долбаку, который без подсказки даже задницу себе ни разу не подтер. Которому все равно, потому что голову-то оторвут не ему, и который, скорее всего, смылся куда-нибудь, с глаз подальше, и дрыхнет.

Капитан посмотрел на часы, выругался сквозь зубы, включил передатчик и недолго послушал знакомый уже мертвый механический шум. Еще раз обернулся к пустому заднему сиденью, с отвращением поглядел на пятно крови, подсохшее на велюровой обивке, а потом толкнул дверцу, выбрался наружу и принялся стучать в соседние машины. Первым он разбудил здоровяка из УАЗа, потом очкарика из Тойоты и, подумав, дернул за плечо хлыща из кабриолета. Выбор у него был сейчас небогатый, и дольше тянуть уж точно было нельзя.

Увидев за стеклом напряженную капитанскую физиономию, никакой надежды Митя не испытал. Почему-то сразу ясно было, что хороших новостей от капитана ждать нечего и явился он по какому-то неприятному поводу. Хмурые и помятые Патриот с Кабриолетом тоже смотрели на толстяка полицейского безо всякого восторга и, когда тот прижал палец к губам и поманил их в сторону патрульного Форда, подошли неохотно и встали неблизко.

– Ты чего расстучался? Семь утра, – сказал Патриот. – Построение у тебя? Лейтенанта своего построй.

По лицу капитана пробежала тень. К подобным вольностям от гражданских он явно не привык, и видно было, что ответ у него готов и рвется наружу, но борьба была краткой. Он молчал всего пару секунд, а потом взял себя в руки и сделал вид, что непочтительного тона не заметил и слов не расслышал.

– Значит так, мужики, – сказал он. – Дело серьезное, нужна ваша помощь.

Ого, капитан, подумал Митя, смотри-ка, да ты у нас молодец.

– А что случилось? – спросил он невинно. – Это из-за вашего заключенного, да?

– Задержанного, – сухо поправил капитан, возвращаясь в официальное русло. – У нас сбежал задержанный. Дело, как я сказал, серьезное, и надо…

– Да сам ты сбежал, – перебил Патриот. – Видел я тебя. Машину не запер.

– Вы простите, конечно, – сказал Кабриолет. – Но я правда не очень понимаю, при чем здесь мы?

– А, – сказал Митя. – Так он все-таки опасный. Или как? А то я вчера вас не очень понял. Я подходил к вам, помните? Вы еще просили не мешать вам работать.

– Работал он, ага, – сказал Патриот. – Молодого погнал, а сам спать завалился. Не отлежал себе ничего, работник?

Принужденное дружелюбие на лице капитана стремительно таяло, лоб и щеки начинали краснеть.

– Короче, – сказал он неприязненно. – По тоннелю бегает преступник. Неизвестно что делает, может быть где угодно. Я к вам как к сознательным гражданам, его надо поймать.

– Кому надо? – спросил Митя. – Что он натворил, вы можете сказать? Старушку убил топором? Или вы его за невосторженный образ мыслей завинтили? Потому что, знаете, есть разница. И если вы правда хотите, чтоб мы дружину тут организовали…

– Нет, а как вы это себе представляете вообще? – спросил Кабриолет. – Если он опасен. У нас ни оружия, ничего…

– Капитан! – зазвенело вдруг между рядами, и все четверо одинаково вздрогнули и обернулись, на мгновение объединенные общей тоской, и даже невольно встали поближе друг к другу. – Да, я к вам обращаюсь, вы слышите?

За ночь, проведенную в крошечном Пежо, ее кудряшки слежались и поникли, тушь поплыла, а веки устало набрякли, но страсти в круглом лице как будто даже прибавилось. Она шагала к ним уверенно и быстро, такая же свирепая, как накануне, и говорила на ходу, не понижая голоса, посылая вперед свои сердитые слова, как будто желая пригвоздить их к месту заранее, не позволить им разбежаться.

– Восемь часов! Bo-семь! Мы уже тут проторчали! Чем вы заняты вообще? О чем вы там шепчетесь? Я хочу знать, что! вы! собираетесь! делать! Да-да, капитан, вы! Это ваша прямая, между прочим, обязанность! Здесь несколько сотен людей, вы хотя бы поинтересовались, каково им? Вы пройдитесь по рядам! Нет, вы пройдитесь!

Капитан едва слышно застонал. После всего, что он вытерпел вчера, и учитывая беды, которые почти неотвратимо ждали его впереди, явление этой адской, невыносимой, трижды проклятой бабы оказалось последней каплей. К тому же истеричка перебудила всех, и в окошках соседних автомобилей начинали появляться недовольные лица и послышался даже какой-то одобрительный ропот, позволявший предположить, что дела вот-вот снова примут крайне нежелательный для капитана оборот. Он набрал в легкие воздуха и шагнул вперед, к персональной своей Немезиде, готовый расставить наконец точки, пресечь бунт на взлете и напомнить ей, а заодно и всем остальным, что их место – двадцать пятое, что их не спрашивали никого, и рассказывать они еще будут, что он им там должен. И предвкушал уже, как затолкает им все капризы обратно в глотку и рассадит назад по машинам, чтоб сидели тихо и не путались под ногами, и даже открыл было рот. И сразу увидел своего сбежавшего арестанта, который мчался по узкому проходу прямо ему навстречу.

Он захлопал ладонью по бедру, нащупывая пистолет, и даже успел заметить, как перекосило стерву из Пежо, которая движение это, конечно, приняла на свой счет, и как резво она шарахнулась в сторону. Но что-то там у него на поясе зацепилось и застряло, а через секунду человек в наручниках налетел и сильно, больно толкнул его плечом, едва не свалив с ног, и пронесся мимо, к началу тоннеля. И пока капитан, опрокинутый на борт патрульного Форда, барахтался, как тяжелая перевернутая черепаха, и пытался вернуть себе равновесие, одновременно сражаясь с непослушной застежкой своей кобуры, следом пробежал молодой лейтенант – громко топая, с искаженным белым лицом и открытым ртом, как будто гнался не он, а напротив, гнались за ним.