В общем, я остался доволен трапезой и даже начал с симпатией поглядывать на Курта.
– Вы превосходно жарите картошку, – похвалил я. – Должен признать, что гораздо лучше меня.
– Уф! Слава Богу вам понравилось! А то я переживал, – обрадованно всплеснул руками Курт. – Вы были так добры ко мне. Пустили в дом, разрешили хозяйничать. Я попарился, воспользовался вашим халатом. Хорошо пожаренная картошка – скромная плата…
– Согласен, что скромная, – перебил я. – Но, возможно, у вас есть кое-что более ценное – кое-какие познания… Надеюсь, их хватит, чтобы помочь мне.
– Вы мне льстите и, явно, преувеличиваете мои более чем скромные познания… Я, конечно, постараюсь помочь вам, но не расстраивайтесь, если не смогу…
Я поднялся с лавки, чувствуя, что пришло время закрепить успех трапезы чем-то более крепким, чем пиво. Вынес из пространства за печкой, которое именовал кухней, бутылку водки и пару стопок. Налил до краёв, сел за стол, предложил гостю выпить за знакомство, но он отказался, сказав, что вообще не пьёт спиртных напитков. Хотя чокнуться не отказался – пришлось мне пить в одиночку. Опустошив стопку, я занюхал пустой вилкой, всё ещё вкусно пахнущей жареной картошкой с салом, и тут только заметил, что пиво в бокале Курта ни на сантиметр не убавилось, только пены почти не стало – получается, он брался за ручку, элегантно подносил край кружки ко рту, касался его губами, и у меня создавалось полное впечатление, что он пьёт пиво мелкими глоточками. Вот же удивительно! Оказывается, он только делал вид, что пьёт – то ли из вежливости, то ли ещё из каких-то соображений, а в реальности и глотка не сделал. Странным и необъяснимым всё это мне показалось, и я решил на досуге над этим поразмыслить и обязательно записать в отчёт. Пока же задал Курту вопрос, на который, я надеялся, он сможет дать ответ:
– Вам что-нибудь говорят такие имена как Микаэла и Сорго?
– Это всё, что вас интересует? Не такой уж и сложный вопрос, как я опасался… Что касается имени Микаэла, то это женская форма еврейского имени Михаил. Переводится, как "подобный богу", ну, или "подобная богу" в случае с Микаэлой. Известные женщины с таким именем в основном спортсменки, модели и артистки… Скажем так, не отмечено оно в истории печатью интеллектуальности… По поводу Сорго – тут тоже всё просто. Нет такого имени. Скорее уж, это кличка… Сорго – травянистое растение. Применений у него много. Самое известное, пожалуй – из него делают веники. В сенях вашего дома, я заметил рядом с мусорным ведром веник светло рыжего цвета – он как раз сделан из сорго.
– Веник?! – я не знал, чему больше удивился: многогранным знаниям Курта или тому, что Свидетель с соседнего с Микаэлой участка назван в честь растения, из которого делают веники.
– Именно. Веник. Гибкие, но в то же время прочные стебельки, уложенные в плотную структуру. За не имением веников, сделанных из современных материалов – удобная и незаменимая в домашнем хозяйстве вещь… А на счёт клички Сорго – смею предположить, что она дана человеку, обладающему внешними чертами, присущими венику, сделанному из сорго… Кто дал ему такую кличку – большой шутник…
Но что-то на лице Курта не было и намека на улыбку, да и меня на смех не пробило – скорее, во всём этом чудилось что-то таинственное и зловещее. Я не заметил, как налил и выпил ещё водки – на этот раз даже вилкой не занюхав. Курт присвистнул:
– Надеюсь, увеличение темпа пития не вызвано моим объяснением слова "сорго"? Будет обидно, если это негативно скажется на выполнении ваших служебных обязанностей…
– Каких обязанностей? – опешил я.
– Самых что ни на есть служебных. Вы же, как я понял, числитесь свидетелем на этом участке дороги. Руководство доверило вам ответственное дело. Не собираетесь же вы его игнорировать?
– Конечно, не собираюсь… – машинально ответил я. – Но… Почему это вы вдруг, собственно говоря, так обеспокоились моими обязанностями?
– Да вы не переживайте так сильно! – Курт дружелюбно улыбался, запотелость со стекол очков сошла, и я увидел сквозь них близко посаженные глаза, противоречащие улыбке, источающие, как мне показалось, жесткий, колючий, немилосердный взгляд. – Я уже довольно долго иду по дороге, лично знаком, без преувеличения, не с одной тысячью таких же как вы свидетелей. С некоторыми общался не один день. Меня, в определённом смысле, даже можно назвать знатоком свидетелей… И, как думаете, что я могу сказать конкретно о вас?
– Что? – разговор становился настолько для меня необычным и интересным, что я совершенно перестал чувствовать действие выпитой водки.
– Вы уникальная личность – свидетель, который пустил меня в свой дом. Остальные, несчетное количество, как я ни напрашивался, как ни изгалялся, даже на порог меня не пускали… Говорили, что для таких как я есть мотели, гостиницы, трактиры и так далее… Везде бесплатная еда и кров. Ешь, пей, живи где хочешь и сколько хочешь. Но под свой свидетельский кров не пускали… В отличие от вас… Вы пустили, дали возможность хозяйничать, я попарился, одел ваш халат, приготовил вашу еду, сижу за вашим столом… И ничего… Поэтому, смею вас заверить, вы – уникум, среди всей своей свидетельской братии – исключение из правила…
Как так? Неужели это правда – никто из тысяч свидетелей, к которым он обращался, не пустил его на порог? Только я? С Петрой всё ясно – она бы ни за что не пустила этого проныру в свою обитель. Там даже я, её сосед, никогда не бывал. Но остальные-то! Неужели ни одного не нашлось, кто бы пустил Курта к себе в дом? В это не верилось. А если это правда, то – не совершил ли я чего-то запрещенного?
У меня аж спина похолодела. Я начал лихорадочно поднимать в памяти все запреты и правила, прописанные в контракте – среди них не было ни одного, хоть как-то регламентирующего порядок приглашения. Не существовало прямого запрета пускать Путников в дом.
Видимо, смятение и беспокойство, целиком захватившие меня, стали заметны Курту, потому что он попытался меня успокоить:
– Вам не стоит бить тревогу по этому поводу. Я выяснил абсолютно точно, общаясь со множеством свидетелей, что нет запрета для свидетелей приглашать к себе домой гостей, а также – угощать, беседовать, оставлять на ночлег и так далее…
– Почему же тогда все отказались это делать, кроме меня? – не смог я скрыть тревогу.
– Как раз по этой причине я решил, что вы – уникум. Может, вы сами объясните, почему пустили меня? Что же касается остальных, то самое популярное объяснение их отказа было таким: мол всё, что происходит за стенами моего дома – касается всех, а всё что в стенах – только меня… Там – мой внутренний мир, в который никто не имеет права вторгаться…
– Внутренний мир… – повторил я.
– Именно так. Все, кто удосуживался хоть как-то объяснить свой отказ, а не просто игнорировать мой вопрос, ссылались на свой внутренний мир. Как будто я пытаюсь вторгнуться в него, чтобы разрушить…
– А это не так? С какой тогда целью вы пытались проникать в дома свидетелей? Вокруг ведь действительно много мест, где можно остановиться на ночлег и даже поселиться на постоянной основе… Но вы упорно стремились проникнуть в дом свидетеля… И вот, вам это удалось… Теперь скажите – зачем?
– Чтобы излить душу… – коротко ответил Курт.
– Излить душу?
Значение этих слов не было для меня загадкой, но в устах Курта они прозвучали как-то странно – по-новому – как будто я впервые их услышал, поэтому не смог сразу понять их смысла. А когда понял, продолжал гадать – точно ли они имеют такое значение или ещё какое-то – скрытое, недоступное для понимания простых смертных.
– Я сказал что-то запредельное? Вам неведомое? Разве вы не каждый день с этим сталкиваетесь? Наблюдаете, встречаетесь с новыми путниками, выслушиваете их исповеди, анализируете, записываете, отправляете отчёты выше по инстанции… Что, по-вашему, делают многие путники, когда беседуют с вами? Изливают душу. Что в этом такого? Я не понимаю. Почему мне обязательно надо изливать душу в дороге, на берегу реки, в лесу, на улице, в городе, в магазине, в трактире – неизвестно где и кому? Может быть, я хочу излить её в тёплой обстановке, сидя за столом, находясь в доме свидетеля дороги, у которого, кстати говоря, работа такая – принимать на себя излитые души! Вот ответьте мне – почему меня всё время гонят? За что?!
