Этот парень продолжает свой как бы небрежно проложенный путь. Я не знаю, что делать. Однажды какой-то парень уже преследовал меня, тоже, кстати, ночью, правда, он при этом кричал мне: «Эй, сучка! Я просто хочу поговорить с тобой! Я ничего тебе не сделаю!» На что мне хотелось остановиться, повернуться, посмотреть ему в лицо и сказать: «Слушай, мудак. Ты выиграл. Ты победил. Просто потому, что ты мужик. Так что я твоя. Бери меня. Я твоя Из Страха За Свою Жизнь! Ты Можешь Сделать С Моим Телом Что Угодно! А Я Потом Буду Много Лет Приходить В Себя После Этого Чудовищного Опыта! Бери Меня. Я Твоя. Какой мне смысл бороться с тобой? А, ну да. Тебе же нужны острые ощущения погони. Понимаю. Это так примитивно. Но ты все равно смог испугать меня, ты преследовал меня, хотел схватить меня и овладеть мною, разорвать меня на куски, убить меня, ради всего святого. Да-да. Но и ты, и я — мы оба нечто большее, чем просто этот момент. Ни один из нас не может быть окончательно раздавлен или уничтожен. Не-а. Ведь то, что привело нас сюда, будет вести и дальше. Это же просто спираль наших энергий, без начала и конца, уходящая в бесконечность. Мы можем взять на себя ответственность за нее. То есть можем осознать силу, которая есть в каждом из нас, и прямо сейчас сделать выбор, который покажет нам направление, куда следует двигаться, чтобы не оставаться здесь, в этом моменте. И мы оба можем понять этот факт: что мы гораздо больше, чем то, что сейчас происходит. Гораздо больше. Или нет. Это зависит только от нас. Что скажешь?»

Но я продолжала бежать, потому что это единственное, что вообще могла делать. Я убежала от парня и всех его демонов и благодаря этому стала героиней собственной истории. Но не совсем. Он продолжает преследовать меня. На самом деле я не убежала от него. Он все еще следит за мной. Прямо сейчас. Я делаю один шаг, и он тоже делает один.

Так что я скорее умру, чем побегу снова. У меня, типа, нет моральных сил убегать, потому что я не хочу множить страх, не хочу больше ни от чего убегать. Да и убегать от другого человеческого существа бессмысленно.

На этой планете я хочу смотреть в лицо любому, и если это означает посмотреть в лицо смерти, то так тому и быть. В конце концов, мы рано или поздно все равно посмотрим ей в лицо. И наверняка это будет не так плохо, как нам рассказывают. В том смысле, что сама смерть может быть разной: насильственной, неожиданной, трагичной, да какой угодно. Но она есть, и я не думаю, что это так уж плохо.

Страх смерти просто ограничивает нас, как будто привязывает к земле, а не к безграничному бездонному космосу.

После того как я прочитала все эти древнеегипетские тексты и прониклась их отношением к жизни и смерти, к подземному миру и загробной жизни, мой взгляд на собственную, так сказать, кончину совершенно изменился. Я даже сыграла Клеопатру и покончила с собой на глазах всего актерского курса. А когда я вышла с другой стороны, то поняла, что смерти попросту не существует. Точнее, она есть, но это совсем не то, что мы представляем. Она для меня стала той высокой, могущественной, всеобъемлющей силой, которой следует уступить, которую надо устрашиться и которой нужно управлять.

Смерь, как и рождение, объединяет всех нас. Она общее, что есть у каждого. Часть нашего дома. Дверной проем. И не следует считать, что другой комнаты нет только потому, что мы не понимаем, что в ней находится. Как не следует и бояться. Мы просто не знаем об этой комнате ничего. Или когда-то знали, но забыли и теперь не можем вспомнить.

Более того. Мы не просто переходим от жизни к смерти. Мы продолжаем идти. И всякий раз, когда мои близкие умирали, они каким-то образом становились больше. Не меньше. Они не исчезали. И даже если я скучала по их физическому воплощению и скорбела об их потере, они все равно остаются со мной. По сей день я могу видеть их, чувствовать их запах, ощущать их, каждого из тех, кого я любила и кто умер. Я все еще знаю их мысли, слышу их голоса, прикасаюсь к ним. Я по-прежнему сопереживаю и сочувствую им, знаю их желания и потребности, их боли и страдания. А ведь это никак не вписывается в наши привычные знания о том, что смерть забирает к себе навсегда. Нет, никак не вписывается.

Никто и ничто не уходит навечно. Мы просто меняем форму. Я все время умираю и возрождаюсь опять. Да я за один сегодняшний вечер уже умерла примерно несколько раз, клянусь. Как бы это сказать. Младенческая версия меня умерла, потом умерла версия меня в яслях, затем умерла моя детсадовская версия, после умерла версия меня-подростка, и даже версия меня-сегодня-с-утра тоже умерла. И вовсе не потому, что она была недостаточно хороша, «грешна», и не потому, что ее следовало бы «улучшить» или «наказать». Нет, просто потому, что всем этим версиям свойственно умирать и рождаться снова, и снова, и снова.

Ого, вот это да! Вот это эпичненько, твою мать! Перед входом в дом — неоновый, блин, вертеп. С крыши, как, блин, водопад, свисают гирлянды и сверкают всеми огоньками. О, богинюшка! Никогда ничего подобного не видела. Черт бы вас всех подрал, тут даже звезда Давида есть! В верхней части крыши что-то вроде чердака — вот туда они всобачили эту неоновую звезду. Или пентаграмму? Такая вишенка на торте, м-да. И забор вокруг участка низенький, кирпичный, и на нем тоже огоньки сверкают. Я даже могу присесть на него. Да, действительно, я поняла, что хочу посидеть. Может, это будет одно из моих самых глупых и небезопасных решений, но я приму его. И если есть на этом свете место, где можно умереть, оно прямо здесь, перед неоновым Иисусом, неоновой Марией и неоновым Иосифом, перед всеми этими неоновыми волхвами и хорошенькими неоновыми животными.

Парень, кстати, ушел, только я не уверена, легче мне стало от этого или, наоборот, еще страшнее. Вдруг он прячется где-то? За живой изгородью, например, или чьим-то забором, или на подъездной дорожке? Вообще-то стремно идти дальше. Ладно, дорогое мироздание. Но я отказываюсь верить в то, что тема этого урока «Не гуляй по ночам в одиночестве» или «Не гуляй по ночам в одиночестве, когда никто не знает, где ты». Потому что необходимость сообщать о своем местонахождении я-даже-не-знаю-кому сводит на нет многомерную природу моего существования и помещает меня в гораздо более мрачную реальность, чем та, в которой я хотела бы обитать. В смысле, вот тот парень точно знал, где находится его девушка, однако это никак не повлияло на то, что с ней случилось.

Теперь, миновав главные ворота вечеринки, я наконец почувствовала облегчение. Как будто оказалась под защитой после долгого и полного опасностей путешествия. Мне и вправду хочется поделиться с кем-то только что пережитым, полутравматичным и глубоко личным опытом. Только вот не с кем. В смысле, тут целая куча людей, которым можно обо всем этом рассказать, но все же некому. Я лавирую между ними, избегаю зрительного контакта, потому что, стоит мне встретиться взглядом с кем-нибудь, он бы сразу понял, что мне есть о чем рассказать, и возникла бы некоторая неловкость, потому что говорить я не собиралась.

Эта прогулка принесла мне столько хорошего. И часть страхов превратилась в радость, любовь, чудеса и неоновые огоньки. Когда меня спрашивают, чем я «занимаюсь», отвечаю частенько, что я алхимик — это единственно честное обозначение для всех моих занятий, в отличие от тех ярлыков, что навешивают на меня. И для меня это важно. А вот для моего отца нет, не было бы таким. Я всегда хорошо знаю, что имело смысл для моего отца, а что нет. Он точно внедренная в меня судейская система, которая управляет каждым моим движением, мыслью, чувством и выбором.

Используя слово «алхимик», чтобы описать себя, я осознаю, что папа посчитал бы это «умным» и даже «милым», но лишь отчасти, поскольку оно указывает на то, что я опираюсь на мировоззрение своей психологини. Папа же предпочел бы, чтобы я опиралась на его мировоззрение и на его философию. Так что ему было немного неловко за то, каким человеком я становилась под влиянием тех, к кому прислушивалась, хоть он и поощрял мое стремление к открытости ума и желание стать самой собой.