Митрофанов ещё долго рассказывал, похохатывая и приглашая нас в соучастники. Вся эта история в спокойном пересказе выглядела следующим образом.

Несколько дней назад в следственный изолятор поступил арестованный по делу о хулиганстве по третьей части[17] гражданин Баранов. Сутки сидел спокойно, а потом начал проситься на явку с повинной, будто бы есть за ним кража с дачи, и он спать не может, так признаться совесть призывает. Только вот ни садоводства, ни номера дачи не знает, но показать может. Петров с Зареченскими операми связался — парни, глухари по дачам имеются? А ему в ответ — благодетель ты наш, у нас этих глухарей хоть таких, хоть эдаких целый воз. Нам уж все эпизоды в одно дело загонять надоело, да и прокуратура косится: не слишком ли вольно вы разные происшествия объединять повадились? Не есть ли это скрытая манипуляция статистическими данными?

Договорились вывезти Баранова на место, чтобы показал, где кражу совершил. Со следователем быстренько договорились, чтобы согласие дал на такое дело. Другой бы сказал: вот, шиш вам, сначала я своё дело расследую, в суд направлю, а потом возите его куда хотите. А этот согласился, молодой ещё, неопытный. Думал, наверное, чем больше на обвиняемого нагрузить, тем лучше. Инспектор с третьего отделения на дежурке подъехал, да Петров с контролёром, вот и повезли Баранова на «Фанеру»[18], на седьмой причал. Трое их да ещё водитель — куда Баранову деться? Пристёгивать не стали. Ещё постояли, как приехали, покурили все вместе. Баранов неотразимую искренность демонстрирует. Одну дачу показал, потом засомневался, другую — тоже вроде не та. Потом третью — да вот же она! Только мне за калитку зайти надо, вот ещё дальше немного пройти для верности, тут бочечка должна стоять. Точно — стоит бочечка. Баранов на её край — прыг, на забор — скок — и в кусты на соседнем участке.

Чтобы представить, как ловить беглеца, надо знать эти наши дачи. Участки пяти — шести соток, со скромными строениями (ничего капитального возводить нельзя), сараюшками, многочисленными заборами и заборчиками, кустами и деревьями, поленницами, стройматериалами и другим разным хламом. Во времена тотального дефицита всё тащилось «в норку», вдруг пригодится. Вывод: прямых путей в погоне за беглецом не существовало. Наши конвоиры ломанулись следом, да не преуспели. А Баранова за зеленью уже и не видно. Водителю наказали с обратной стороны квартала заехать, а это не меньше километра. Всё впустую.

Кричали: «Баранов, стоять! Стрелять буду!» Потом просто: «Баранов, вернись!» Только что не добавляли, — я всё прощу. Бабушку только на одной из дач напугали. Петров помчался звонить, остальные патрулирование по линиям (это улицы такие) начали осуществлять. Иначе говоря, ходить вдоль дач туда-сюда. Никого не поймали.

Начальство Следственного изолятора решило с докладом наверх не спешить. Сначала попробовать по известным адресам засады организовать. Вот так Петров оказался в паре с Митрофановым на адресе сожительницы беглеца. И только он рассказал Митрофанову эту всю историю, глядь, а к дому Баранов, собственной персоной, приближается. Петров начал тут было за Митрофанова прятаться, чтобы беглец не увидел его раньше времени, только тот и внимания на них не обращает. Идёт себе пьяненький и вполне довольный своей жизнью. А как в подъезд стал заходить, тут они его и сцапали. Баранов вроде как и не удивился даже.

— А, — говорит, — вы уже здесь! Сдаюсь на милость властям. Надеюсь на снисхождение, так как сопротивления не оказывал.

И руки, как в кино, протягивает для наручников. Только наручников-то опять нет. Связали его собственным ремнем, так что у него постоянное занятие возникло — штаны держать.

Я слушал Джексона, благожелательно кивал головой в нужных местах. Но мне эта история не понравилась. Слишком уж фальшиво всё выглядело от начала до конца. Так в жизни не бывает. Зачем бежать из-под ареста под угрозой дополнительной статьи, чтобы через три часа припереться домой, как полному идиоту, прекрасно понимая, что его там наверняка ждут?

— И как он объяснил свой побег? — спросил я у Митрофанова.

— А он — де к тюремным условиям не привык, тоскливо стало, домой захотелось, ванну принять, да водочки выпить. Вот он и придумал про дачу.

Тут взгляд Джексона затуманился.

— Только ванны-то у них в квартире нету, — задумчиво произнёс он. — Я потом к его бабе заходил. Дома то старые, полублагоустроенные. Водопровод есть, а ванны нету. Народ для помывки в баню ходит.

Вот, ещё одна странность.

Щеглов к этому времени нас уже покинул, и мы сидели с Митрофановым вдвоём. Джексон тоже задумался.

— Чудно́ всё это, — изрек-таки Женька. — Дутый пузырь какой-то. Ребята из следственного довольны, что обошлось без большой паники. Баранову, конечно, они козью рожу сделают потихоньку, но никакой побег из-под стражи вменять не будут. Себе дороже. Так что Баранов этот тоже легко отделался, ещё и напиться успел. Сыщики зареченские тоже вроде как сумели соскочить с большого кипиша — огласки-то нету. Тогда вопрос: и зачем всё это затевалось?

У меня были на памяти прецеденты с побегами, правда не из текущего времени, а значительно позднее, когда вместе со страной разваливалась и правоохранительная система. Но опыт, сын, как говорится, ошибок трудных, говорил своё: беспричинно такие события не происходят. Кроется за этим казусом что-то такое, что нам пока не видно.

— Давай помаракуем? — предложил я Джексону.

— Давай, — легко согласился тот и уставился на меня.

— Баранову для чего-то надо было обязательно оказаться на воле. Так?

— Так.

— И весточки на волю для этого было недостаточно. Иначе бы он никуда не побежал. Ведь ясно, что поймают, а потом и влупят дэ пэ за побег. Верно?

Митрофанов согласно кивал.

— Сколько он пробыл без присмотра? — поинтересовался я.

— Три часа. — быстро прикинул Джексон. — А может ему с кем-то встретиться нужно было?

Я чуть было не ляпнул, чтобы тот пересмотрел фильм «Место встречи изменить нельзя», да вовремя спохватился. Не знаю, существовал этот фильм уже или нет ещё? Вроде, попозже появится. Лучше не рисковать. Да и что значит: пересмотрел? Не появились ещё такие возможности. Поэтому я просто спросил:

— А ты думаешь, он знал, когда его повезут и повезут ли вообще?

— Нет, конечно! — честно признался сыщик.

— Значит, встреча отпадает, — хмыкнул я. — Скорей получается, что ему самому надо было что-то сделать. Только зачем он для этого дачи выбрал? Не под рукой ведь. Он, наверное, оттуда до своего дома, ну, там, где его задержали, целый час добирался в нынешних-то условиях.

— Это в каких это нынешних? — сразу поймал меня за язык Джексон.

Да в таких, хотелось сказать мне, при которых автобусное сообщение иначе, чем издевательством над людьми не назвать. Вместо этого я просто сказал:

— Да в сегодняшних.

Сыщик успокоился, а я спросил:

— Слушай, а у него обыск был?

— А на фига? — удивился Митрофанов. — Он же баклан. А в квартире у этой его сожительницы я был, видел их богатства. Хочется заплакать и свою зарплату отдать.

— Ладно! — не унимался я. — А родители, другие родственники? Он где жил до этой сожительницы? Ведь жил же где-то? Кстати, а нет ли у кого из его окружения дачки в том районе?

Джексон устал от нудного разговора. Хотел рассказать хохму, а вместо этого какой-то сопляк с трёхдневным стажем в уголовном розыске дурацкие вопросы ему задаёт.

— Да не знаю я! Я и вообще про этого баклана до прошлой пятницы ничего не знал. Ну не попадался он мне ни на глаз, ни на слух.

Я не отставал:

— А ты всё-таки наведи справочки. А то давай я сам.

— Вот и наводи. — сердито сказал Митрофанов. Всё игривое настроение его куда-то улетучилось. — Ты тут в розыске ещё птенец желторотый пока и не знаешь, что неписанная функция инспектора розыска — это разгребать завалы, а не нагребать на себя. Это только обэхээсники могут себе такое позволить — к себе грести. Наша задача, повторяю — от себя, и как можно дальше. Ничего, послужишь — поймешь.