Бах.

Пистолет вылетает из руки Хейса, когда я бросаюсь на него, повалив нас обоих на пол.

А затем я вонзаю острие своего копья в его горло.

Я нависаю над его лицом, мои волосы ниспадают занавесом вокруг нас, пока я смотрю в его широко раскрытые глаза. Весь этот страх, эта боль. Смятение. Прозрение.

— Тише, мистер Хейс, — шепчу я, вжимаясь всем весом в дерево. Вибрации его булькающего дыхания проникают в мою ладонь, впитываясь в каждую складку. — Вы позволили Тревору Уинтерсу забрать мою семью. Вы не заберете и моего ангела тоже.

Боль пронзает моё тело, когда я поднимаюсь на нетвердые ноги. Ноги и руки Хейса медленно волочатся по ковру, последняя надежда всё ещё цепляется за нервы и мышцы, прежде чем угаснуть. Он смотрит на меня умоляющим взглядом. Возможно, он хочет спасения или милосердия.

Я не задумываюсь об этом, когда переношу весь свой вес на ногу, обрушивая её на конец пики.

Моё копье попадает в кость и проскальзывает между позвонками. Конечности Хейса дергаются, когда древесные щепки пронзают его спинной мозг, его глаза тускнеют и стекленеют. Он умирает под неумолимым давлением моего ботинка.

Когда я убеждаюсь, что последний вздох испущен, я убираю ногу и встаю настолько прямо, насколько позволяет моё избитое тело. Хриплые выдохи заполняют тишину, как всплески адреналина в тихой комнате. Джек сидит на полу, его предплечья покоятся на коленях, а дыхание резко вырывается из его груди. Его взгляд прикован к Хейсу, как будто он боится, что мертвец может снова напасть. Когда он, наконец, встречается со мной взглядом, Джек улыбается, а его улыбка такая слабая, но такая прекрасная в этот мимолетный момент облегчения.

Я пинаю в его сторону складной нож, который выпал из кармана Хейса. Он открывает его и начинает разрезать свои путы.

— Поздравляю, Джек, ты только что выиграл под куполом Грома, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал непринужденно и поддразнивающе, когда смотрю на него через плечо, сопротивляясь желанию прижать руку к животу.

— Это ты его убила, думаю, титул принадлежит тебе.

Может быть, хочу сказать я.

Но только на мгновение.

Я отворачиваюсь, делаю несколько шагов в гостиную. Дом моего детства. Теперь он похож на скорлупу. Я не пытаюсь представить его таким, каким он был когда-то, когда останавливаюсь посреди комнаты.

Кончики моих пальцев холодные и онемевшие. Я знаю, что это значит.

Напряженные вдохи превращаются в удушье. Я стараюсь дышать диафрагмой, чтобы плечи не двигались слишком сильно. Знаю, что Джек заметит. Но боль начинает разгораться в моей плоти, как огонь, требуя внимания.

Моя рука прижимается к дырке на рубашке. У меня не получается скрывать её достаточно долго.

Я начинаю отклоняться в сторону. Комната кружится. Края деформируются и расплываются.

— Кири…?

Нотка беспокойства и подозрительности в этом единственном слове ложится тяжелым грузом на моё сердце, утягивая его вниз, как якорь на дно беспросветного моря.

Я сглатываю боль, сдерживая слезы, которые жгут, умоляя дать им волю. Мой взгляд падает на руку, которую я прижимаю к ране.

Темная кровь просачивается сквозь пальцы.

— Я не была уверена, что это всё реально. Пока не увидела тебя. Мой ангел мести, пришедший спасти меня во второй раз, — говорю я, улыбаясь через плечо, пытаясь удержать каждый момент благодарности, которую я чувствую. Осознание того, что у нас было, приносит мне радость. Трагедия в том, что это будет означать для Джека.

Не на это я надеялась, когда поклялась заставить Джека страдать.

— Спасибо тебе, Джек. За то, что дал мне всё, что мог. Время просто не на нашей стороне, — говорю я, поворачиваясь к нему лицом, моя ладонь все еще прижата к животу. Я больше не чувствую своих пальцев. Глаза Джека опускаются к моей ладони и снова встречаются с моими. Я вижу панику и печаль. Ужас и скорбь.

Моё сердце разлетается на осколки. Оно колотится так, словно пытается пробить себе путь на свободу к нему.

— Нет, Кири…

— Я люблю тебя, и всегда буду любить.

Джек бросается вперед, но не успевает дотянуться до меня, прежде чем я падаю.

Последнее, что я чувствую, — это не боль. Не прикосновение кремового ковра к моему лицу. Это не отчаяние в моем сердце и не оглушительный прилив давления в голове.

Это прикосновение прохладной руки Джека к моей щеке.

А потом мир погружается во тьму, и больше я не чувствую ничего.

23. ДО МОЗГА КОСТЕЙ

Джек

Кровь покрывает мою руку. Тепло слабеющего тела Кири проникает между моих пальцев. Я давлю на её живот, пытаясь остановить стремительный поток крови.

Она потеряла слишком много крови.

Она потеряла сознание.

Но я всё ещё чувствую слабый пульс ее сердца.

— Кири… пожалуйста. Проклятье. Не делай этого со мной, — я обнимаю её за плечи и прижимаю к своей груди. — Не давай последнему слову быть за этим никчемным куском дерьма Хейсом. Ты не можешь. Это просто невозможно, чтобы последнее слово было не за тобой, лепесток.

Она не отвечает. Её пульс слабеет. И дикая ярость разрывает мою грудную клетку, мир расплывается по краям моего зрения.

Я убираю ладонь ровно настолько, чтобы снять рубашку и использовать её как жгут и перевязать рану, закрепив её вокруг живота. Отчаяние проникает в мои трясущиемя конечности, когда я достаю телефон из кармана пиджака Хейса.

Дрожащим пальцем я набираю 9-1-1. На спокойный вопрос оператора я отвечаю: — Доктор Кири Рос была тяжело ранена. Ей срочно нужна медицинская помощь, — я называю адрес, затем прерывисто вздыхаю и опускаюсь на колени рядом с Кири, чувствуя, что теряю её. — Пришлите их сюда прямо сейчас, черт возьми.

Я бросаю трубку в ответ на бесполезные вопросы диспетчера, которые ничем не помогут мне спасти её. Телефон выскальзывает из моей перемазанной кровью руки. Я позволяю ему упасть на кремовый ковер с тихим стуком. Быстро подбираю его, а затем прижимаю Кири ближе, убирая спутанные пряди темных волос с её глаз — этих идеальных голубых угольков, которые я отчаянно хочу увидеть горящими жизнью.

— Открой глаза, — шепчу я ей на ушко. — Ну же, lille mejer. Ты несешь смерть, маленький жнец. Ты — сила. Ты ворвалась в мой мир и потрясла меня до глубины души… и это не то, чем всё закончится между нами.

Её кровь пропитывает ковер, просачивается в тот самый ворс, который она ненавидит, и меня затягивает в кроличью нору времени. Где я бесстрастно, холодно и бессердечно наблюдал, как умирающая девушка пачкала кремовый ковер своей кровью, в то время как смерть пыталась забрать её.

Всё это время она молча боролась за жизнь.

— Мне нужно, чтобы ты сейчас боролась, Кири, elskede.

Это моя вина. Это я виноват. Рядом со мной был ещё один хищник, а я его не заметил. Если бы я увидел, если бы я распознал Хейса таким, каким он был все эти годы, если бы моё эго не было бы так зациклено на преследовании и устранении конкурентов на моей территории, я мог бы давным-давно устранить угрозу, исходящую от Хейса.

Или когда агент Эрик Хейс появился в том конференц-зале, и я заметил реакцию Кири на него… Я должен был последовать за ним из здания и намотать удавку вокруг его толстой гребаной шеи.

Я должен был защитить её.

Теперь эта возможность упущенна, и всё, что я могу делать, это прижимать руку к её ране, умоляя свою вторую половинку не забирать свой солнечный свет и не оставлять меня в холоде.

Когда её пульс слабеет, из бездны моей черной души вырывается свирепое рычание, и я поднимаюсь на ноги, держа её на руках. Я выношу Кири на улицу и кладу её на землю.

Затем я поворачиваюсь лицом к дому.

С яростью, пылающей в онемевших уголках моего сердца, я беру вещи из багажника и оставляю их в той же комнате, где лежит безжизненное тело Хейса.

Быстрый осмотр кухни доказывает, что у Хейса там было всё самое необходимое. Сахар, мука, растительное масло. Идеальные ингредиенты, чтобы испечь торт или сжечь дом дотла.