Я хлопаю ресницами с невинным видом и хватаюсь одной рукой за плечо Джека, насаживаясь на его толстую эрекцию, широко раздвигая бедра, чтобы глубже принимать его с каждым толчком. Я хочу, чтобы он, блять, уничтожил меня. Разорвал на части, разрушил, потому что я буду возвращаться, вечно неугасимый огонь, который сталкивается с его несокрушимой тьмой.

Джек крепче сжимает мои волосы, и его глаза темнеют, когда я кладу окровавленный палец на язык и смыкаю губы вокруг него. Он запрокидывает мою голову назад и прикусывает шею, достаточно сильно, чтобы оставить отметину. Его губы впитывают соленую смесь с моей кожи, прокладывая путь вниз по моему горлу, груди, пока не обхватывают сосок, сильно посасывая его, лаская языком, прежде чем отпустить его, царапнув зубами, отчего я ахаю.

— Дьявольски… и должным образом принято, — говорит он. — Но есть только один женский крик, который я хочу слышать, — Джек прикусывает мою грудь сбоку достаточно сильно, чтобы с моих губ сорвался писк, и он усмехается. — Lille mejer, ты можешь и лучше.

Джек снова опускает нас на окровавленный пол, но прикрывает мою голову рукой, воздух вырывается из моих легких от удара, его губы крадут моё дыхание. Я теряюсь в ощущении его кожи и мышц под моими пальцами, когда они впиваются в его спину, от боли и удовольствия от укусов, которые он успокаивает поцелуями, от порочных толчков, которые наполняют мою ноющую киску. Его характерный аромат ветивера наполняет мои чувства, когда я целую его шею и пробую на вкус его кожу. Когда моя киска сжимается вокруг его члена, Джек запускает руку в мои волосы, удерживая меня там, где он хочет, глядя мне в лицо.

— Такая чертовски красивая, — шепчет он и следит за каждым мгновением оргазма, проходящей через моё тело. Я разрываюсь на части, приподнимая спину от крови, кричу его имя, звучащее как экстаз, и как отчаянный крик. Клянусь, я чувствую каждое прикосновение металла в своей киске, каждую каплю жара, пока Джек с громким стоном изливается в меня. Каждый удар его сердца.

И мы долго лежим на окровавленной плитке, такие же безмолвные, как тело рядом с нами, три души, вознесенные на двадцать пятый этаж.

13. УДАР ПО КОЛЕСИКУ

Джек

Сложность утилизации тела, когда вы пытаетесь не избавляться от тела, заключается в выборе места.

Выбрав слишком очевидное место, вы будете выглядеть как дилетант. Выбрав слишком скрытое… и на поиски могут уйти годы.

А нам нужно, чтобы Себастьян Модео был найден и связан с Молчаливым Убийцей в течение нескольких дней, а не лет.

Я бросаю лопату на заднее сиденье своего «Бимера», упираясь рукой в багажник, думая о слове «нам». Я представляю, как Кири указала бы на это, приподняв одну из идеально выщипанных бровей, насмехаясь. А потом она бы дразнила меня, вонзая нож всё глубже и глубже.

Но она выглядела бы чертовски сексуально, мучая меня.

Редкая улыбка приподнимает уголок моего рта, и я захлопываю багажник, несмотря на самозакрывающийся механизм, просто чтобы заглушить маниакальный стук моего сердца. Оно не перестает разрывать стенки моей грудной клетки с тех пор, как я заявил права на Кири в луже крови Себастьяна.

Настоящее разочарование в этом сомнительном деле — это совершенно идеальные кости, которые я оставляю на растерзание стервятникам. Череп Себастьяна стал бы ценным экспонатом в моей витрине с трофеями, напоминанием о том, как я смотрел в ее прекрасные голубые глаза, когда перерезал ему горло.

Этот момент был почти таким же оргазмическим, как ощущение того, как тугая маленькая киска Кири сокращается вокруг моего члена, когда она теряет рассудок от удовольствия.

Почти.

Но, твою же мать, с тех пор я не переставал думать ни о том, ни о другом.

Ранний утренний воздух хрупок от чистого аромата холода. Я глубоко вдыхаю, обходя машину со стороны водителя, свежий слой снега хрустит под ботинками. Снежинки освещены бледным сиянием охотничьей луны²⁷.

Той самой луны, под которой я родился.

Из глубин памяти я слышу звук удара по колесику зажигалки. Чувствую, как онемение охватывает мое тело, пока я лежу в ловушке под мягким снегом. Затем блестящая струйка крови согревает мои руки, возвращая ощущения коже и остальным конечностям, пробуждая ненасытный голод, который никогда больше не будет утолен.

Мое первое убийство.

Оцепенение, к которому я уже привык. Поверхностный аффект обезболивает эмоции, психопатия притупляет эмпатию. Пока я лежал под снежным одеялом, холод казался мне домом больше, чем любые четыре стены и люди, живущие в них. Но убийство…

В тот момент, когда я почувствовал, как острая сталь рассекает плоть и сухожилия, мертвые зоны моей души ожили. Слышать прерывистые вдохи, смотреть в расширенные зрачки, когда ужас наполнял последние секунды жизни жертвы… Это прорвало все застывшие, оцепеневшие слои, окружавшие меня.

Впервые в жизни я почувствовал чистый, эйфорический экстаз.

В четырнадцать лет тефлон, покрывавший меня, треснул достаточно, чтобы ускорить сердцебиение. Адреналин ударил по моим надпочечникам. Этот прилив вызвал привыкание. И то, что я испытал, было самым приближенным ощущением к чувству, которое я мог себе представить.

И я знал, что никогда не остановлюсь.

В отличие от Кири, я не был создан. Я был рожден, чтобы отнимать жизни. Спроектирован, чтобы убивать без угрызений совести. Жажда охоты была закодирована в моей ДНК при зачатии. Я всю жизнь был одиноким волком, переходя от одного запасного плана к другому, и единственным моим спутником была неутолимая жажда убийства.

Я сажусь за руль и завожу двигатель, оставляя нашу жертву и мысли о прошлом под неглубоким слоем снега на обочине шоссе, который растает с рассветом.

Все замороженное оттаивает под лучами солнца.

Мне никогда не приходилось представлять себе, каково это — разделить убийство с партнером.

Теперь, внезапно, мне трудно представить свою жизнь без неё рядом со мной.

Я признаю, что у Кири есть разумный план. Если агенту Хейсу нужен убийца, которого можно преследовать, то, дав ему ниточку из прошлого Убийцы, это разбудит его одержимость.

Как правило большинство убийц не меняют свои повадки, но иногда такое случается.

Я никогда не думал, что смогу изменить свои привычки.

И все же я здесь, рискую всем — свободой, жизнью, чтобы обеспечить безопасность девушки, и думаю о том, как кровь разгорается в жилах в предвкушении нашего следующего убийства.

Через час я подъезжаю к Медицинскому Институту Хоуп Спрингс. Поскольку я не могу находиться в двух местах одновременно, мне нужно позаботиться о создании алиби — причины для поездки через границу штата.

Медсестра Пэм приветствует меня у стойки регистрации, когда я регистрируюсь.

— У неё хороший день, Джек, — в её улыбке смесь надежды и жалости. — Рада, что ты приехал сегодня, хотя это немного неожиданно.

— Скоро мне предстоит длительная поездка, — говорю я в качестве объяснения отклонения от своего распорядка. Я не отступаю от задуманного. Даже самое незначительное отклонение от нормы привлекает внимание, поэтому я стараюсь никогда не совершать подобных ошибок.

С натренированной улыбкой я прикрепляю бейджик посетителя к пиджаку, а затем меня ведут в комнату, которую я посещаю дважды в год. Сегодня не один из этих запланированных дней.

Ставлю горшок с цветами — её любимыми, сиренью — на подоконник, рядом с другими, собранными за эти годы. Психически здоровый человек испытывал бы чувство вины за использование любимого человека в качестве алиби.

— Они прекрасны, — говорит медсестра Пэм. — Правда, Шарлин? — она одаривает меня лучезарной улыбкой. — Очень милые, Джек.

Я торжественно киваю.

— Я буду в Канаде на её день рождения. Подумал, что должен привезти их сейчас.

Когда я стою над женщиной в кровати с тонкой, как бумага, кожей и беру её за руку, я смотрю в стальные, пустые глаза, отражение моих собственных.