Она любила этого койота.

Гребаного койота, неспособного ответить на её чувства взаимностью, который, скорее всего, разорвал бы её лицо, если она попыталась его погладить.

И она назвала её, блять, Солнечным Зайчиком.

С того момента, как она появилась в моем отделе, я пытался понять эту женщину. Знание того, что мы близки по духу, должно было объяснить, почему я зациклился на ней, потому что я почувствовал в ней убийцу.

Но что-то неуловимое всё ещё мешает мне накинуть петлю ей на шею.

Её признание прожигает мои мышцы. Боль в её глазах, когда она нажала на курок, вонзается мне в грудную клетку, это убийство было пропитано всеми эмоциями, которые её тело не могло сдержать.

Хныканье внизу вырывает меня из воспоминаний, и, пытаясь восстановить контроль, я обматываю лигатуру вокруг шеи её жертвы и туго затягиваю, заглушая крик. Беспорядочные хрипы и всхлипы, требующие воздуха, ласкают мою кожу.

Когда симфония звуков стихает, я немного ослабляю проволоку, давая ему достаточно воздуха, чтобы наш танец повторился.

Я натягиваю проволоку до тех пор, пока мои мышцы не начинают гореть. Пока мысленный образ улыбающегося лица Кири не превращается в образ страдания. Где её рот был приоткрыт, губы бледные и дрожащие. Где она смотрела на меня, когда я душил её в холодильной камере.

— Проклятье…

Я отпускаю проволоку, и жертва вдыхает. Его прерывистый кашель и отчаянные мольбы смешиваются со звуками Кири в моей голове.

— Убирайся к чертовой матери…

Я затягиваю проволоку, и его кожа рвётся под лигатурой. Его глаза выпучиваются. Капилляры лопаются, и шлейф красного цвета заполняет белое пространство.

Пока я смотрю в его глаза, ожидая свою любимую часть подобного момента, когда его тело перестанет бороться со смертью, её глаза вторгаются в мою тёмную душу.

И всё, что я вижу — это её.

Её чертовски твердые соски в холодильной камере… и представление того, какие звуки она бы издавала, если бы я прикусил один из них.

— Господи! — я опускаю ручки и отступаю от стола.

Яростно проводя рукой по волосам, я выкрикиваю очередное проклятие. Моя кровь ревет у меня в ушах. Я обхожу стол и хватаю нож.

Парень на столе паникует.

— Твою мать… Пожалуйста! О, блять, не делай этого…

Со стоном я подвожу лезвие под ограничитель и перерезаю ремень. Разрезаю остальные, прежде чем перевернуть стальной стол и опрокинуть его и жертву на пол.

Тяжело дыша, я смотрю, как он поднимается на ноги. Используя для опоры капельницу, он находит равновесие и смотрит сначала на меня, потом на дверь.

— Давай же, — бросаю ему вызов я.

Это не то, как я действую.

Чисто. Точно. Дотошно.

Но когда она вторглась на мою территорию, она испортила не только мою рутину.

Пока парень взвешивает свои варианты, он поднимает блестящий серебряный штатив, чтобы использовать его как оружие. Не сводя с него хищного взгляда, я вскидываю голову, чувствуя, как каждый напряженный мускул смыкается вокруг позвонков.

Кровь стекает по его голени, и во мне разгорается голод.

Он делает шаг к двери.

Как дикий зверь, почуявший кровь, я бросаюсь вперед. Он делает несколько шатких шагов, прежде чем споткнуться о трубку. Я позволяю ему выпрямиться и встать лицом ко мне. Он размахивает штативом, ударяя им меня в живот.

Боль достигает цели. Стиснув зубы, я выдавливаю: — Ещё раз.

Его уже трясет, адреналин и страх стекают с его гладкого тела, но он идет на меня, как человек, который хочет жить. Он снова и снова ударяет штативом по мне. Ударяет по ребрам, рукам, плечам. Я принимаю всё. Каждый удар, как наказание за свою неудачу. Боль оплетает моё тело, как тонкая сетка, чтобы скрыть онемение.

Но я всё ещё вижу её, чувствую её.

Хочу её.

Когда он целится мне в лицо, из моей груди вырывается рев, и я вцепляюсь в него. Я вырываю штатив из его рук и прижимаю его спиной к стене. Упираясь плечом ему в грудь, смотрю ему в лицо, пока ввожу лезвие в грудь.

Широко раскрыв глаза, он испускает беззвучный вопль, ужас его гибели застывает в крике, который никогда не найдет освобождения.

Я отдаюсь вожделению. Вонзаю нож ему в живот и вгоняю кончик лезвия под ребра. Ударяю его снова. Снова и снова погружаю лезвие глубоко, изувечивая его, пока не ощущаю медный привкус его крови, омывающей мое лицо.

Его взгляд давно утратил искру жизни. Дыхание распирает мои легкие, я убираю руку и позволяю ему упасть на пол. Он растягивается на прозрачном брезенте, а я отступаю назад и смотрю, как кровь собирается в лужу вокруг его беззжизвенного тела.

Всё, о чем я могу думать, это о своей руке вокруг горла Кири и о том, как мне хочется толкнуть её на этот окровавленный пол. Моя хватка на рукояти ножа ослабевает, и я опускаюсь на колени, в то время как он падает рядом со мной.

Мой долбанный член стал твердым и больно упирается в джинсы. Я тяну молнию вниз и высвобождаю его из трусов. Обхватив окровавленной рукой основание, я шиплю сквозь стиснутые зубы от эротического ощущения моей влажной, теплой ладони.

Я смотрю на нездоровую картину смерти и разрушения на полу моей холодильной камеры, но образы в моей голове переносят меня к ней — туда, где её ногти впиваются в мою руку, пока я давлю на её горло, её губы такие же бледно-голубые, как её глаза, её сиськи идеальны и умоляют меня трахнуть их.

— Ах… Блять.

Я потираю свой член, титановая штанга холодит мою ладонь, с каждым скольжением по длине.

Затем Кири ускользает, теряет сознание. Её пульс замедляется, дыхание становится более поверхностным, пока она не оказывается полностью покоренной и беспомощной подо мной. Я отпускаю её шею и двигаюсь вниз по её вялому телу, задирая юбку и опускаю трусики до щиколоток. Скользнув между её бедер, я с волнением приникаю ртом к её сладкой киске.

Мои движения ускоряются, когда я представляю, как облизываю её шелковистые губы, прикусываю зубами её клитор, слышу её хриплые стоны и чувствую, как она извивается, когда её тело умоляет о разрядке. Я вгрызаюсь в её нежную плоть и вхожу в неё сначала языком, затем пальцем, умирая от желания, чтобы её идеальная киска обхватила мой член.

Пульсация становится всё интенсивнее, пока я не хлопаю свободной рукой по бетону, поддерживая ладонью своё тело, в то время как мои бедра напрягаются. Её закрытые веки подергиваются, и я знаю, что когда я погружусь в неё, эти глаза откроются, а этот проникновенный взгляд будет направлен на меня…

— О… проклятье. Блять.

Оргазм захватывает меня, по позвоночнику пробегают электрические разряды, мой член пульсирует, и густая капля эякулята вытекает наружу.

Я дрочу сильнее, пока пламя охватывает мои кости. Меня трясет. Я задыхаюсь от приятных волн, которые прокатываются через меня.

Этого недостаточно.

Я хочу больше.

Поднявшись на ноги, я заправляю член в штаны и осматриваю беспорядок моей холодильной камеры. Кровь, сперма и хаос.

Полная, блять, катастрофа. Как и мой разум.

Прежде чем покинуть маленький домик на ранчо, я кладу кепку на столик у входа, затем сбрызгиваю порог бензином.

После закрываю дверь и выхожу на задний двор, позволяя содержимому канистры тянуться за мной. Затащить жертву Кири в подвал было проще простого. Как только Брэд ушел на вечер караоке, я понял, что у меня достаточно времени, чтобы подготовить декорации. Убедиться, что власти появятся до того, как все улики будут уничтожены, — более сложная задача.

Но я играю до конца.

Одним методичным движением я выставляю коня на позицию в ожидании мата — смелый ход, позволяющий убрать с доски и Брэда, и агента Хейса.

Тогда я объявлю, что Уэст Пейн принадлежит мне.

Однако у королевы всё ещё есть очень сентиментальный трофей. Соскучившись по ощущению зажигалки в руке, я чиркаю спичкой и бросаю её в бензин.

Затем наблюдаю, как дом Брэда вспыхивает языками пламени.