— Вы же хотели, чтобы вас ей представили. — Мальчишка улыбнулся.
Нынче он был совсем не такой, как давешним вечером — весёлый и спокойный. А в улыбке светилось довольство и даже превосходство. Матеуш вскипел.
С губ уже готова была сорваться резкость, призванная поставить на место зарвавшегося юнца, когда он вдруг замер, с изумлением и недоумением вглядываясь в лицо вчерашнего знакомца.
Продолжая улыбаться, молодой человек подошёл совсем близко — нос Матеуша уловил лёгкий аромат фиалковой эссенции — и медленно снял с головы треуголку. По плечам рассыпались золотистые локоны. Смеющиеся синие глаза смотрели в лицо.
Матеуш задохнулся.
— Вы?! Матка Боска…
— Так зачем вы хотели видеть меня? — Елизавета опустилась в кресло перед бюро и жестом предложила сесть и ему.
— Но как? — Матеуш всё не мог прийти в себя. — Как вы оказались в том притоне? Да ещё одна, без свиты…
— По глупости. — Елизавета вздохнула, но тут же вновь улыбнулась. Улыбка у неё была дивная. — И вы оказали мне огромную услугу, господин Лебрё. Спасли моё доброе имя, а возможно, свободу и даже жизнь… Теперь я ваша должница.
— Но… — Матеуш смотрел на неё во все глаза, не зная, что говорить.
— Давайте знакомиться заново. — Елизавета улыбнулась, на щеках обозначились очаровательные ямочки. — Моё имя вы, полагаю, знаете. Расскажите о себе. Вы ведь не купец, правда? Вы дворянин. Так зачем вы здесь? Почему путешествуете под чужим именем и для чего искали встречи со мной?
— Вы правы, Ваше Высочество, я дворянин, но так сложилась судьба, что принужден заниматься коммерцией в компании моего дяди. Я дворянин, но нищ, как храмовый сверчок — тринадцатый ребёнок в семье не слишком богатого, хоть и древнего рода. Так что, дабы заработать на жизнь, я должен или служить королю, или заниматься коммерцией. К несчастью, я с детства болен падучей и нести военную службу, как пристало человеку моего происхождения, не могу. Мать моя из рода богатых венецианских купцов, около полувека назад обосновавшихся в Лионе. Она принесла отцу столь значительное приданое, что его семейство закрыло глаза на её происхождение. Матушкина фамилия[112] уже больше ста лет торгует тканями, а нынче дело перешло к её брату, старшему мужчине в роду и моему дяде. Он принял меня к себе в подручные, я взял прозвание матери и помогаю ему.
Матеуш перевёл дух — хоть они вдвоём с Маньяном и продумали досконально его легенду, он ужасно боялся сбиться. Елизавета слушала, внимательно на него глядя.
— Я действительно искал встречи с вами… Вы позволите? — Он взял с бюро нож для вскрывания писем, снял свой кафтан и, подпоров на глазах изумлённой собеседницы подклад, достал из-под него письмо. — Прочтите, Ваше Высочество.
Елизавета помедлила, а потом взяла бумагу и развернула. Матеуш следил за её лицом. На нём вдруг отразилось сильное волнение, и она вскинула на него изумлённо засиявшие глаза.
— Кирилл? Вы привезли письмо от Кирилла Берсенева? Но как? Откуда вы его знаете?
— Господин Берсенев — мой добрый приятель. Мы познакомились несколько лет назад в Киле, где он был в свите Её Высочества, герцогини Голштинской. Тогда он выручил меня из большой неприятности. А нынче, проезжая через Смоленск, я случайно повстречал его. Мы разговорились, Кирилл Иванович поведал о своих невзгодах, а когда узнал, что я еду в Москву, а после в Ревель, ужасно обрадовался. Он сказал, что обещался помочь вам переправить некое письмо, но не смог сдержать слова, и сие мучит его ужасно, так что если бы я взял эту миссию на себя, он был бы мне весьма благодарен. Я согласился, и он дал мне послание для вас.
По тому, какой радостью просияло лицо Елизаветы, Матеуш понял, что мучиться с легендой, разыскивать по всей Москве записку, писанную рукой неизвестного ему господина Берсенева, а затем подделывать его почерк не было никакой нужды. Вполне можно было прийти к Её Высочеству с улицы, рассказать любую, самую неправдоподобную небылицу, предложить передать письмо её любовнику, и она бы поверила ему. Просто потому, что очень хотела поверить.
В глубине души шевельнулось странное чувство, словно острый железный коготь царапнул по сердцу. И Матеуш с удивлением понял, что завидует незадачливому гвардейцу. Всю дорогу из Франции он терзался тем, что придётся изображать влюблённого в женщину, которую искренне презирал, даже ни разу не увидев воочию, а возможно, даже делить с ней постель… Теперь же, глядя в головокружительную синеву её глаз, он понял, что многое бы отдал, чтобы опасения эти могли воплотиться в явь. Однако надежды на то не было никакой — пустоголовая сладострастница и вертопрашка по-настоящему любила своего безродного гвардейца и готова была рисковать свободой, лишь бы отправить ему весточку — свидетельство этой любви.
-----------------
[112] В восемнадцатом веке слово фамилия имело значение «семья».
Глава 19
в которой Елизавета и Мавра спорят, а Прасковья терзается сомнениями
Размолвка была забыта ещё поутру. Елизавета вообще отличалась этим — вспыхивала, точно сухостой от удара молнии, могла накричать, наговорить злых слов и даже пощёчину влепить, но и так же быстро остывала, успокаивалась и порой жалела о своей несдержанности. Так что, едва проснувшись, она бросилась к Мавре и вскоре уже живописала ей подробности своего вчерашнего приключения. А та, всё ещё виноватая и тихая, ужасаясь, хваталась за грудь, представляя, в какую беду едва не угодила её «голубка».
— Скажи, ради Христа, зачем тебя понесло туда на ночь глядя? — не выдержала Мавра, когда Елизавета окончила повествование.
Та вздохнула.
— Уйти хотелось куда глаза глядят, чтобы не видеть никого… Но не могла же я одна и в дамском платье по слободе шататься, потому и пришлось в кавалера рядиться… Кто же знал, что на моей земле этакие бесчиния творятся! Ничего, я уж управляющему велела разобраться с этим вертепом как следует, пусть-ка кабатчика в холодную на недельку посадит для вразумления, чтобы впредь чинно своё заведение содержал!
Однако события, неделями не заглядывавшие в Елизаветину жизнь, вдруг посыпались, ровно зрелые яблоки на ветру, и вечером обе, и Мавра, и её госпожа, как в далёком детстве, делились секретами, сидя в беседке на косогоре. Новости настолько выбили Мавру из равновесия, что она напрочь забыла даже про самую большую печаль последних дней — куда-то запропастившийся флакон с проклятым старухиным зельем, который она, едва придя в себя, безуспешно искала по всей комнате.
— Не чудо ли, что посланец Кирилла появился именно теперь? Когда я уж и надежду свидеться с Алёшей терять начала, маловерная… — Елизавета вздохнула и перекрестилась на купола монастырских храмов за рекой, что отливали в багрянце заката червонным золотом. — Это снова мне Господь знак посылает, что мы с Алёшей будем вместе! Господи, как я счастлива, Мавруша!
Мавра свернула лист плотной сероватой бумаги, исписанный угловатым почерком, и протянула Елизавете.
— Почём ты уверена, что эпистолу эту впрямь Берсенев сочинил? — Она недоверчиво качнула головой. — В нём нет ни подписи, ни обращения, а почерка его ты не знаешь. Да и не сказано ничего толком — «Податель сего, ежели ваша милость пожелает, сможет оказать вам услугу, кою я имел дерзновение обещать вам в отношении нашего друга да так и не исполнил…» Слова сии можно как угодно толковать.
— Вот как раз именно эта туманность и убеждает всего боле, что писал Кирилл. — Елизавета зябко поёжилась и запахнула плотнее мантилью — ветер с реки дул холодный и резкий.
В беседке над кручей нынче было неуютно, хмурый багровый закат разливался за рекой, подсвечивая пышные, точно горка взбитых сливок, облака — видно, со стороны Владимира надвигалось ненастье, — и на фоне кровавого неба зловеще темнели стены монастыря.
— Вот ежели б он всё прямо написал, я бы не усомнилась, что сие происки наших зложелателей, — возразила Елизавета нетерпеливо. — Впрямую этакие вещи не говорятся, тем более глупо доверять их бумаге и во сто крат глупее вручать сие малознакомому человеку. А Кирила Петрович не дурак. Он и впрямь был в свите сестрицы Аннушки, что сопровождала их с герцогом в Киль, тебе ли не знать!
