— Вы сильно повзрослели за те пять лет, что я не видел вас, — проговорил, наконец, пожилой. — Не бойтесь. Рядом со мной вам опасаться точно нечего. Может быть, поужинаете?
— Если можно, ваше превосходительство, давайте не будем затягивать нашу встречу. Мне было непросто незаметно ускользнуть и хотелось бы вернуться до того, как моё отсутствие станет явным.
— Как вам будет угодно, дружочек… Признаться, я был удивлён, получив ваше послание. Зело удивлён. И как это вы вспомнили обо мне, старике?..
— Я хочу предложить вам уговор… — Молодой нервно сглотнул. — Я помогу вам, а вы за то выручите меня…
— Поможете? Чем же? — Пожилой посмотрел с интересом.
— Отправить в монастырь цесаревну Елизавету Петровну.
Пожилой глянул внимательно, однако удивления не выказал.
— Вы с детства отличались острым умом, — усмехнулся он. — Гораздо большим, нежели ваш брат. Что ж, я с радостью воспользуюсь помощью.
— Но вы не спросили, чего я хочу взамен…
— В том нет нужды, я это прекрасно знаю.
— Даже так? Вы хорошо осведомлены, ваше превосходительство. — Молодой дёрнул уголком рта, должно быть, изобразил усмешку, но лицо осталось напряжённым и бледным.
— Служба такая — всё обо всех знать, — добродушно рассмеялся пожилой. — Да и страсти людские весьма однообразны: сребролюбие, тщеславие да вожделение — вот те киты, на коих мир человеческий стоял, стоит и будет стоять до скончания века… Значит, уговор? Услуга за услугу? Не скрою, ваше предложение как нельзя кстати. Вы, словно светлый ангел, появились очень ко времени, дружочек… Её Величество весьма раздражена поведением двоюродной сестрицы и ищет повод, чтобы избавиться от неё. Скажу сразу: повод этот должен быть значительным. Бабьи пересуды не годятся. Ваша задача — найти его и сообщить мне. Дело сие зело непростое, как я полагаю — при дворе Её Высочества нынче слишком мало людей. Все у всех на виду… Так что вы должны быть весьма осторожны. Ведь вам придётся стать моими глазами и ушами во дворце. И докладывать обо всём, что услышите и увидите, даже если то покажется вам неважным. И главное: вы должны копировать или хотя бы прочитывать всю корреспонденцию, что присылают Елизавете.
— Я постараюсь, ваше превосходительство.
— Я должен знать всё, что происходит во дворце — все интриги, конфликты, образ мыслей Елизаветы и её приближённых. Разумеется, у меня есть свои люди среди прислуги, но это совсем не то, что человек из её окружения.
— Я сделаю всё, что смогу, ваше превосходительство.
— Вот и славно, дружочек. Я рад, что не забываете старика, всё же мы с вашим батюшкой большими друзьями были. — И он ласково похлопал собеседника по руке.
Глава 11
в которой все гадают, гуляют и развлекаются
В канун Аграфены-Купальницы ранним утром возле дворца появился странный человек. Он подъехал к крыльцу, когда Елизавета со всей свитой вышла, чтобы идти к обедне. Подъехал верхом на великолепном вороном коне. Собственно, на коня-то она в первую очередь и обратила внимание, изумившись, что крестьянин едет на такой прекрасной лошади, но, взглянув на всадника чуть внимательнее, переменила мнение — этот человек был явно не из селян.
Незнакомец оказался весьма необычен на вид — смугл, черноволос, с короткой, очень густой кучерявой бородой. И одет не так, как одеваются здешние землепашцы — красная рубаха, широкие порты и атласная безрукавка, вышитая серебряной нитью по низу и полам, на ногах не лапти, а высокие сапоги, на голове странный убор — круглый с небольшими полями и плоским дном.
Увидев Елизавету, он соскочил с лошади и низко поклонился, однако шапку свою почему-то не снял.
— Государыня, — у человека был низкий, звучный, очень красивый голос, — милости прошу: дозволь моему табору на твоей земле пару дней постоять. Коням роздых дать.
— Кто ты таков? — Елизавета рассматривала его с интересом.
— Меня зовут Григорий Соколов, я глава табора халадэ рома, кочую на Волгу. Дозволь на твоей земле остановиться, государыня.
Говорил он по-русски чисто, но как-то непривычно, совсем не так, как разговаривают в Москве и Петербурге.
— Государыней положено называть Её Величество, императрицу Всероссийскую, — ответила Елизавета, услышав во второй раз опасное обращение. — Ко мне же следует обращаться «Ваше Высочество». Хорошо, можешь стоять, сколько хочешь, только людей моих не обижай.
— Благодарствую, Ваше Высочество! Мы за посадом станем, возле леса. Ежели коней добрых купить пожелаешь, присылай людей, за ласку твою недорого продам.
И низко поклонившись, он даже не вскочил, а взлетел на своего скакуна и широким галопом умчался прочь.
Впрочем, уже к концу службы Елизавета забыла про необычного посетителя. День нынче был особый. Готовились к купальским гуляниям. Девки и бабы на лугу собирали траву, мужики резали и вязали ритуальные веники, в которые полагалось с каждого дерева: берёзы, ольхи, черёмухи, ивы, липы, калины и рябины — брать по ветке и добавлять к ним разные травы. Этими вениками завтра станут париться в бане, чтобы весь год никакая хвороба не привязалась.
Кругом звучали песни, шутки, смех.
С неожиданным пылом Елизавета вместе со своими девушками окунулась в приготовления. К вечеру в подклете на поварне навалили целый стог разной травы: мяты, полыни, иван-да-марьи, лютика и папоротника. Теперь надо было навязать из неё пучки и развесить по всему дому. Девушки споро скручивали пахучие букетики толстыми суровыми нитками, некоторые плели из крашеной пряжи простенькие разноцветные «лестовки» — ажурные шнурочки, в которые вплетали бисер и бусины, и венички получались не только ароматными, но и нарядными. Другие девушки толкли ячмень, чтобы варить обетную кашу. Каши той готовилось много, огромный жбан — ею наутро завтракали, кормили скотину, чтобы не болела, раздавали нищим. Считалось, что чем больше народу угостишь, тем крепче и здоровее будешь сам. Елизавета, Мавра, Прасковья и даже Анна — все с интересом приняли участие в посиделках.
Когда все песни спели по нескольку раз, начались пересуды. А поскольку среди дворовых уже прошёл слух, что Елизавета пустила на постой табор, разговор то и дело сворачивал на цыган.
— Государыня цесаревна жалостливые очень, — качала головой толстая стряпка Федора, не забывая кланяться в сторону Елизаветы. — Негоже их на христианскую землю пускать. Оне все колдуны, и глаз у них дурной!
— Зато гадалок пуще цыганских на свете нет! — вступила Степанида, рослая, темноглазая, сама чем-то похожая на цыганку. — Всю жизнь расскажут!
— Тебе виднее, — поджала губы Федора, и Степанида зыркнула на неё сердито.
— Неужто правду сказывают? — пискнул кто-то из молоденьких девчонок.
— А то! Всю как есть. Позатой осенью тоже табор мимо кочевал, так цыганка Ульяшке-мельничихе нагадала, что мужик ейный скоро помрёт. Так и сказала — берегись Омельянова дня! Так он у ней на Омельяна в бане-то и угорел!
— А на суженого они гадать умеют? — вновь подала голос одна из девок.
— Не токмо гадать, даже показать могут! У золовкиной кумы невесткиной сестрице ведьма цыганская в зерцало колдовское суженого как есть показала. А ещё снадобья у них всякие и от болезней, и отворот-приворот сердечный, и от бед бабьих. А ещё оне порчу навести могут. В деревне, где я до свадьбы жила, был Якимка-кузнец. Красавец, навроде гофмейстера нашего! Да ходок, каких поискать. По нему все девки на селе сохли. А он, не будь дурак, пользовался — скольких перепортил, не счесть! И под венец идти не желал. Одна дурёха из-за него утопилась даже…
Степанида увлеклась, глаза разгорелись, и вся молодёжь, забыв про свою траву, слушала, поразинув рты, Федора — и та поближе подошла, бросив свою кашу.
— Ну, значит, котовал он котовал, — продолжала Степанида, — да токмо и на него укорот сыскался… Сошёлся Якимка как-то с вдовою одной, да неудачно — затяжелела баба. Она к нему — давай венчаться, а он ни в какую. Ну та и решилась ему отомстить — пошла к цыганке, зелье заговорённое купила, в гости зазвала да зельем тем и опоила. И наслала на него невстаниху[96]. Уж как он опосля у ней в ногах валялся, рыдал, умолял… Что пожелаешь, говорит, сделаю — хошь, женюсь, хошь, любить-наряжать стану, токмо порчу сыми. Да куда там! Цыганское зелье крепкое. Ведьма, что продала его, сразу упредила — назад не воротишь. Так Якимка и остался каплуном[97]. А после и вовсе в солдаты подался с горя…
