— Ну что, Светлана, похвастаешься?

— Да, мне очень нравится! — Пропела девушка, разворачивая холст лицевой стороной. — Правда, Михаил говорит, что сохнуть будет долго. Он это… а! Он сказал, что работал без какой-то там жидкости, поэтому краски будут сохнуть почти полгода!

— М-да, получилось действительно недурно, — только и ответил Фёдор. — Наверно, речь о скипидаре шла, да и об обработке… — уже только в нос себе добавил он.

— А что?

— Что?

— Да нет, мне показалось, спасибо.

Так они и разминулись в сломанном диалоге. Фёдор почти никогда до этого не говорил с этой особой.

Когда мужчина зашел в палату, Миша уже мечтательно лежал на своей койке, смотря в потолок словно на звёзды. Его взгляд выражал полную отстранённость от этого мира. Парнишка даже не услышал, как вернулся его сосед, а если и услышал, то мастерски проигнорировал Федю.

— Я, конечно, понимаю, что тут ни у одной палаты нет замков, но раз ты разводил девчонку на интим, то мог предупредить, намекнуть там. Не переживай, это я так, на будущее.

Миша дёрнулся, взгляд вернулся в палату, глаза перестали мечтать, теперь они выражали должную неловкость и стыд.

— А… а… этт… это ты, Фффё… Фёдор, привет!

— Господи, ты чего заикаешься, испугался что ли?

— Ппп… прости, я… — Всё не знал юноша, как собрать свои мысли воедино.

— Так, Миш, успокойся. Выслушай меня. Всё хорошо. То, что произошло — меня не касается. Главное, чтобы ты в следующий раз предупреждал меня, вот и всё, дружище. Так что давай, расслабься, и без твоих вот этих заиканий невротических. Они тебе не свойственны, так и нечего им приживаться.

— Хорошо, хорошо. Прости, просто я сам не знал, что так… что так получится. Понимаешь, как-то само вышло, честное слово! Я просто писал её прекрасный образ, а потом, когда закончил, мы разговорились. Она покраснела, сказав, что я ей очень нравлюсь. Мы начали… начали целоваться… и… и!..

— Я понял, можно и без подробностей подростковой физиологии обойтись.

— Да, конечно, как скажешь.

— Партию в шахматы будешь?

— Х… хоч… хочешь проиграть? Прости.

— Когда говорят дерзкие вещи — не заикаются. Хочу интеллектуальной победы. — Уже и Миша, и Федя развеселились. Началась драка подушками.

— Ну всё, всё. Ты сегодня облажался, молодой человек, значит, расставлять фигуры будешь ты, а ещё я первый хожу белыми!

— Да хрен тебе, старый хрыч! — Огрызнулся Миша, но покорно пошел в игровую за доской.

Так прошла заключительная половина дня и вечера обоих мужчин, потом последовал ужин, а за ним наступила ночь. Миша так и проиграл все три партии подряд.

— Федь… Фёдор! — Послышался шепот Миши.

— Чего?

— Ты не спишь? Я тебя не разбудил?

— Господи, Миш, ты как мать, которая звонит в домофон и спрашивает «дома ли ты?» Раз я отвечаю тебе, то не сплю. А разбудил ты меня или у меня просто бессонница — это уже другой вопрос, который не имеет значения.

— Прости, Федь…

— У меня бессонница… так что не извиняйся. — Примирительно ответил Мышкин. Он и сам был не прочь поболтать.

— Хорошо, если так. Ты уж прости меня. Знаешь, всё не выходит из головы сегодняшний день. Знаешь, у меня такое чувство, будто я заново родился.

— Ну, после минета почти любой мужчина запоёт соловьём.

— Да причём тут минет…

— Ладно, теперь ты меня прости. Просто говорю то, что есть.

— Да тебе не за что извиняться. Да, конечно, минет внёс свою лепту. Я ведь девственник, понимаешь? Но важно не то, что мне… не то, что мне «отсосали». Понимаешь, ведь это просто физическое решение высвобождения чувств души.

— Не поспоришь, душа твоя, наверно, неплохо так взмыла в небеса, а?

— Да не смейся ты, я ведь сокровенным делюсь.

— Я не смеюсь, Миш, прости. Просто ты такой романтик.

— …

— …

— Федь, а ты когда-нибудь любил женщину?

— Какого плана «любовь» ты подразумеваешь?

— Ну и духовную, и физическую. Не знаю, ты мне скажи.

— Не знаю… Любил, да и люблю, наверно, но физического контакта у меня не было. — Грустно ответил Фёдор. Его голос никак не поменялся, да и лица не было видно, но Миша как-то почувствовал скрытую тоску.

— А кто это, если не секрет? Кто из пациентов? — Всё не унимался юноша.

— Много знаешь — плохо спишь. Какая тебе разница?

— Любопытство… — Честно признался парень. — Федь.

— Да?

— Знаешь, то, что я рассказываю про себя — не совсем правда. Конечно, все эти страхи новых людей, состояние ступора, неуверенность и прочее — всё это есть, но я не рассказывал того факта, что у меня не просто [ЦЕНЗУРА] наклонности, а что я уже несколько раз пытался. Мать всё храбрится, борется со мной, точнее, с моей хворью. Она много плакала, знаешь, умоляла меня. Я ведь из обеспеченной семьи, ты мог заметить. По сути: что ещё нужно подростку? А ведь нет, вот такой я бракованный — так я думал, а на самом-то деле, я просто жизни боюсь. Боюсь масштаба Земли, боюсь космоса, в котором висит эта Земля. Мне страшно осознавать, что когда-то моя мама постареет, а потом умрёт или ещё хуже — скончается от страшной болезни. Я знаю, жизнь — это большой дар и всё такое, но как страшно сделать элементарный шаг.

— Я тебе так скажу: когда мне было… когда я был маленький, моя мать уже была типа одиночкой. Она много пила, да и сейчас закладывает, хоть уже и не так много. — Несвойственно испуганным, наивным голосом заговорил Фёдор. — Как бывает по классике, она связалась с каким-то мудаком, который ещё больше начал тянуть её на дно. А этот мудак, по классике, начал побивать меня — ребёнка. Знаешь… всё бы ничего, но в одну ужасную ночь он изнасиловал меня. Сначала просто мастурбировал у моей кровати, а потом его сперма забрызгивала мне лицо. Я был ужасно напуган, но ничего не говорил матери, ей было не до меня, а этот ублюдок всё больше и больше наглел. Потом он… потом он уже водил… и заканчивал в…, он шепотом просил, чтобы я приоткрывал! И я это делал, понимаешь? От страха. Потом сам понимаешь… смысл в том, что меня на этом серьёзно так заклинило, и неудивительно. Никто мною не занимался. Эта мразь перестала появляться (потом я узнал, что этого грязного ублюдка убили по пьяни), но мне не стало легче. Во мне поселилась разрушающая мысль, которая начала отравлять всё, что когда-то мне нравилось или могло понравиться. Всё больше я отдалялся от людского и не понимал, что со мной происходит. Дошло до того, что я начал ловить звуковые галлюцинации, пить свою же мочу, а иногда видел тех, кого нельзя увидеть. Я попал в эту клинику почти «готовеньким». Все эти годы шел шаг за шагом, чтобы просто вот говорить с тобой, выражать мысли и просто дышать. Ты не думай, я ничего конкретного не хочу тебе сказать, да и не смог бы. Человек — такой сложный механизм, а чтобы сумасшедший учил сумасшедшего — это нонсенс. Я просто решил выговориться вдруг, раз не спится.

— Господи, Федь, ужасное дерьмо…

— Да, но самое ужасное, что я понял сегодня, что не хочу больше быть здесь, в этом стерильном месте. Что я ещё живой, и хочу жить как все. Хочу весь этот большой мир, хочу этот космос, которого ты пока боишься, но когда ты здесь посидишь подольше (а я надеюсь, что такого с тобой не произойдёт), то ты поймёшь, страшнее всех человеческих бед может быть только одиночество и личный мир, состоящий из четырёх стен без дверей. А отвечая на твой вопрос полностью: да, я влюблён… в медсестру Катю.

— Подожди, это такая светленькая, вчера ещё у неё смена была. Ты что, плачешь?

— Да, она. И нет, я не плачу… — Плача ответил Фёдор.

— …

— …

— Знаешь, что, Фёдор?! — Очень по-боевому сказал Миша. — Всё, что с тобой было — ужасно, но тебе пора возвращаться в реальность. Я знаю, что тебе поможет! Тебе нужно переспать с этой Катей.

— Что?!

— Да, точно!

— Господи, Миша, спи уже, ребёнок.

— Да я тебе точно говорю!

— Ты несколько часов назад был девственником, а теперь ведешь себя, как тренер с курсов по пикапу. Прости, но после уроков игры на флейте ты не стал выглядеть брутальнее.