Деды радостно что-то втирали Свете, а та с улыбкой слушала их, смеясь, только взгляд не забыл козырнуть в сторону застенчивого Миши, прежде чем уйти в сторону столовой.

Бывшая учительница увязалась за Арсеном Марковичем, снова подняв тему жалюзи. Только говорила теперь не между прочим, а настойчиво обольстительно, поправляя доктору халат.

Бернар ещё пытался скалить зубы в хитрой улыбке, бубня что-то в пустоту, но его никто не слушал. Он так и махнул на всех ленивой рукой, растворяясь в районе приёмной, готовясь выносить мозг молоденькой медсестре.

Миша и Фёдор остались вдвоём. Не сказать, чтобы они были сильно похожи, но создавалось впечатление некоего родства.

Федя хорошо смахивал на старшего брата: серьёзный, уставший от будничной суетливой жизни, но в то же время спокойный, более статный. Миша, в свою очередь, походил на взъерошенного воробушка с более современной стрижкой и глазами, кричащими о всей своей неопытности в стиле: «привет, я родился».

Когда молодые люди остались наедине, возникла неловкая пауза. У Мышкина не было опыта вести разговор с неизвестным ему человеком. Он сам не так давно преодолел панический страх перед людьми, но преодолеть не значит приобрести опыт. В целом, он чувствовал себя в своей тарелке, но ответственность, которую возложил на него хитрый доктор, была немалая. А случилось вот что.

Пока Федя открывал «зрителям» свои синтетически-выработанные мысли и чувства, пока он плавно переходил в частичную историю своего заболевания (жизненная передышка и время всё обдумать), Арсен Маркович, со своей прекрасной улыбкой и приятным голосом, вдруг неожиданно (для Мышкина, разумеется) предложил Феде соседа в его мастерскую, понятное дело кого. «Вот ведь старый лис!» — подумал художник. Это был не толчок в спину, но всё же неприятное предложение. Фёдор всё же смог остаться хладнокровным, выдавив почти искреннюю улыбку сказав, что это отличная идея. Доктор только виновато улыбнулся, благодаря своего друга за верный выбор.

И вот теперь Миша был неофициально привязан к Мышкину, что рисует картины. Теперь им двоим представляло налаживать контакт, а Феде ещё и следить за молодым парнем, всячески помогая добрым словом.

— Извините, а это правда, что… — Говорить начал Миша, что показалось Фёдору очень странным.

— Давай лучше сразу на «ты», я всё-таки не доктор, а твой друг, да и не такой я ещё старый.

— Да, хорошо. Прости, я просто хотел спросить, это правда? Вот твоя история, что ты так боялся обратиться к учительнице, боялся отпроситься в туалет, что по итогу ну, это… прямо себе в…

— Да, Михаил, это правда. Не стесняйся говорить слова. Я до того боялся контактировать с этой пожилой женщиной, что выбрал путь позора и обоссался прямо в свои новые отутюженные брюки. Да так, что аж весь класс обернулся на звук сбегающей струи из моей левой штанины. Ха-ха, тогда я всех впечатлил не на шутку.

Миша расслабленно начал смеяться. Действительно, для подростка это смешная история. А чего обижаться и ждать от него? К тому же, Мышкин сам преподносил прецедент не как драму, а как часть пройденного пути, над которым можно просто посмеяться. Но Миша не знал, что Федя до сих пор испытывал сильнейший стыд, просто за долгие годы он научился преодолевать себя. Он понял, что единственное, что ему остаётся для борьбы — это стать честным и включать на полную катушку умение посмеяться над собой. Вот она, защита, которой не нужно оружие извне.

— Прости Федя, я не хотел. Просто это… — Потихоньку успокаивался Миша.

— Не извиняйся. У каждого человека есть, что вспомнить, просто нужно понимать многогранность жизни, всю её странность и загадочность, чтобы сосредотачиваться на таких мелочах, которые через время смогут дарить улыбку другому человеку. Просто путь. Часть истории одного человека. Да и я думаю, не я один ссался, — уверенно произнёс он. — Ладно, пойдем, покажу тебе уже наш номер-люкс.

Перед Мишей предстала обычная палата с белыми стенами, несколькими натюрмортами, большим окном и двумя койками друг напротив друга. Это палата категории «А». Чем дальше буква современного языка к истоку эгоистического самокопания, тем больше было квадратного пространства, но и коек прибавлялось.

Пролетело две недели. Мама Миши успела привезти сыну мольберт, краски и немного прочих расходников. Фёдор видел её, даже имея удовольствие пообщаться с этой привлекательной, ещё моложавой особой. Как понял художник, Миша и мама считались «gold family». Об этом кричали следующие факты: золотые кольца на руках, дорогая одежда, ухоженные ногти, приятные духи, дорогой инструмент для сына, искренняя улыбка выспавшегося человека. И напоследок: иномарка под окном.

Самое удивительное, что ни сын, ни его дорогая матушка не являлись при всём при этом зазнобами. Не поднимали свои остроконечные носы слишком высоко, а были вполне приятными и милыми людьми. Ну, скажем так, Миша пытался общаться со всеми, но пока только Фёдору удалось наладить с ним такой ламповый контакт, что Миша мог расслабиться и просто получать наслаждение от беседы.

В основном молодые люди говорили об искусстве, и только днём. Здесь был свой режим, но никто не запрещал продолжать говорить или перемещаться в пределах своего законно выделенного палаточного пространства. Время «кукушкиных гнёзд» осталось позади, приобретя скорее характер фольклорной сказки. Даже в этой фанатичной среде поколение «тюремных понятий» ушло в небытие. По крайней мере, почти.

Миша действительно оказался талантливым человеком, хоть и навешанным современными стереотипами о декоративной составляющей изображения. Он упорно не желал разрабатывать подтексты своих работ, говоря о том, что его рука и психология говорит самостоятельно, выражаясь в мазках и цвете. Мышкин пытался объяснить относительность чувств цвета, но безуспешно.

Молоденькая пациентка Света тоже имела успех. Она всё время караулила Мишу, всячески вовлекая его в разговоры ни о чём, а он только и мог, что краснеть, изредка соглашаясь с этой настойчивой особой.

Сегодня Света пришла в палату мужчин. Она уговорила Мишу написать её портрет, на что молодой человек сразу же дал положительный ответ. Фёдор воспринял просьбу с улыбкой. Что-то внутри у него мелькало, некое созвучие к слову «ревность». Он успел прославиться здесь как очень талантливый, глубокомысленный художник, но ещё никто не просил у него портрета. Мужчина понимал, Свету интересует не искусство, не собственное изображение на холсте (хотя кто знает уровень её нарциссизма), а девушка просто по уши влюбилась в Мишу. В любом случае, Мышкин тихо лежал на своей койке, изредка бросая взгляд на юную пару, осуществляя портретные зарисовки, вдруг пригодится для каких-то будущих работ.

Миша был крайне сосредоточен. Во время работы его руки переставали дрожать. Он не волновался при натурщице, а это говорило о том, что процесс полностью захватывает юношу. Фёдору было приятно видеть такое отношение к делу.

Стукнуло время обеда. Пропускать его никто не собирался. Миша и Света взяли перерыв. Девушка отправилась обедать к своим «подружкам» (какие-то уже потрёпанные женщины с её палаты категории «В»). Миша же обедал только с Федей. Недавно был такой забавный случай, что у Мышкина вдруг сильно разболелся живот, и он решил вовсе отказаться от трапезы. Миша заботливо остался вместе с заболевшим в палате, а потом признался, что боится идти в общую столовую без него. Фёдору сквозь слёзы и смех пришлось-таки встать и побрести в общий зал, только чтобы этот молодой дурень не умер от голода.

Еда здесь всегда была вкусной, так как Арсен Маркович изначально ставил уровень питания «как для начальства». Это не говорит о том, что здесь подавали икру, но финансирование было хорошее за счёт знакомств в соответствующих инстанциях. Такое вслух не говорят, но все знают. По-другому здесь мало что решалось, всё-таки некоторые вещи невозможно выбить из крови даже продвинутого общества.

Вот и сейчас Федя с Мишей уплетали пюре, сделанное на молоке, а к нему шел большой кусок отварной скумбрии. Также на выбор можно было взять чай, кофе, либо морс.