Металл рвет новый участок. Снова хлещет кровь, зубы

сжимаются капканом (слышен щёлк!).

Твои уши, дорогая, чувствуют вибрацию моего рычания.

Всё вернуть? Забыть обиды? Понять? Может, предложишь

стереть себе память? Она, как старая процентщица –

помнит все долги до рубля.

Смелым и жестким движением, я вытаскиваю нож из плоти.

Не дрожащей спокойной рукой — возвращаю тебе остриё,

как предмет скорби.

Пракситель

Венера

в динамике

наготой разодета.

Кожа её –

Праксителя ряса.

Перед расстрелом

Знак прокаженного горит над моей головою,

не давая покоя зверству души.

Распишу своим пламенем листы,

либо спалю свой ум до боли!

Жить проще — никак, разве можно хотеть малого?

Зараженный ВЫСКОМЕРИЕМ!

Я — человек! Иду походкой строгою.

Долой уют и тепло! Подождёт все то,

что дорого.

Я — центр Земли, и я хочу сказать свое главное слово:

ДОЛОЙ! ДОЛОЙ! ДОЛОЙ!

Никак иначе.

Жить чужими словами стыдно.

Смести всё сказанное, забыть алфавит –

значит создать его заново.

Врагам своим дарить смертельное молчанье,

не переставая бояться смерти — смеяться над ней,

будто больной! Станет холодно:

раздеться и греться тем, что имеешь за голой душой.

Найдя огонь — сберечь, завидев нахлебника — сжечь!

Я! — последний на Земле человек. И перед расстрелом,

вот моё главное слово: ДОЛОЙ! ДОЛОЙ! ДОЛОЙ!

Увидимся у черты. К чёрту!

Компас

Камни берега дышат водой,

от прилива вздымая грудь.

Только жаль вот им не под силу

показать заблудившимся путь.

Собирая в охапку камни,

я кладу их твердой рукой.

Размещая строго по солнцу,

я отыскиваю путь домой.

Меланхолия

Болезненные устои моей шаткой крепости

находятся на грани помешательства

от бескрайней усталости

симметрично обыденных понятий окружения,

увлекают в своеобразный аутизм.

Как лимон: выжатый, бледный, безвкусный,

плетусь по бескрайней аллеи прогнившего злобой

уставшего города.

Розги холодного ветра не щадят мою типичную забывчивость,

ведь пришить пару пуговиц было бы не лишним.

Дрожу.

В несуществующей реальности,

находящейся под неуверенными шагами, трещит лужа

в условной твердости.

Карикатурные лица остаются без внимания и прощения,

пропадая из памяти, как плохой сон с субботы на воскресение.

Во всех невообразимых плоскостях, поворотах правит натур.

И только в убогих, сумасшедших телах цветком распускается сюр.

Все дома превращаются в скалы, из всех окон валит снег.

Человечество само напортачило, себя опорочило.

Уничтожило ценности вздоха, разгрызла мораль, посадило

в клетку свободу, умертвило мысли, искренность и звезды.

За последних обиднее всего.

Нет

Давай снимем кожу

да посмотрим,

что в тайнике

и что на дне. Там его нет.

Только холод вьется,

а вьюга на юге –

такого в природе нет.

Под чем-то

Быстротой смены собачьих лап

по снегу. Отметки на час.

Гладь

Возобновляемый ресурс не вечен,

но и не противен.

Не меткий глаз, но и не пьяный.

Импровизация

Спустя столько прожитых лет

зыбких дорог

пройденных вне

с траекторией на,

сколько имею в кармане рублей?

Дороги оказались ничем,

снова на старте чего-то

Круг

Противоречивый бес

копьем протыкает мне ребра,

не видя во мне человека.

Всё верно и всё не в веру,

закат моих терзаемых грёз.

Куплю сигарет у родни в долг.

Вернуть не смогу,

смочь бы скинуть покров

Свет

И столько лет…

Взятых на что?

Ноль на всё. В суете

забываются слова благодарности

к тем, кто был милосерден

ко мне? Да, ко мне.

Пастух ведет овец.

Овцы паства его,

но как быть с тем

пастухом, что не ведет, а вводит

и тот, кто не идет,

а беспричинно ходит?

Время не ждёт, оно на шаг впереди.

Что остаётся? Выключить свет

Растить дуб

Вырезать крест и нести на Голгофу.

История

История, что переполнена кровью,

красным на белом пишет: «глупость»

Как урок всем, кричит этот голос:

«Не повторяй ошибок!».

Но вот, из раза в раз, листы снова

заполняются.

Всем некогда читать — учиться,

головной апломб,

руки снова сколачивают гроб.

Странники

Странники со всякой кожей,

бродяги с большой дороги.

Идущие к не имуществу –

одиночество признающие.

Плывут по холмам сиротами,

идут по горам горбатыми,

а в спину кричат им: одичалые!

Вагабунд

Лишенный свободы вагабунд,

(не считая срока

несправедливости своего положения)

размышляет глубоко, свободны мысли его.

Не лишенный труда, не имея с этим

трудностей, вагабунд валит лес,

оплакивая сосны, которым обидно до слёз

умирать вот так — не всерьёз.

А после, проработав свой срок,

ведут вагабунда на плаху,

снимать его кудрявую шляпу.

Не плачет вагабунд, ведь знает:

что смерть рабу, то вагабунду память.

Царствование

Извивается на троне владыка

уставший от тисков власти.

Он уже и сам не видит смысла

в своём (еще вчера) призванье.

Великие труды, что рукою его

когда-то были изваяны –

сейчас, по скончанию веков,

кажутся ненужными словами.

Создать марионеток, дать власть и

притвориться любящим отцом,

да позабыть, хоть изредка напоминать,

что власть — лишение с нутром.

Какой позор, потеря контроля,

молчаливый бунт прогресса, и вот, ты

сидишь позабытый и голый

на троне, не имеющего веса.

Щеголья пора

Не время носить пальто,

да и время всё время не то,

и туфли блестят — красота,

но время не то, а жаль.

Когда же уже весна?

По лужам щеголья пора!

Ближе, чем херувим

Твой облик — тень,

в свету пустынных будней.

Глоток ночи порыва ветра.

Спасение

От колких ран несшитой кожи,

бордовых капель на любимом пиджаке.

И в слившихся чертах,