Многие традиции, даже самые мифические, имеют практический характер. Например, (не забывайте, это только предположение людей в белых халатах) у пророка М-а была височная эпилепсия, как и у И-а Х-а, и Фёдора Михайловича Д. Я ни в коем случае ничего не утверждаю на сто процентов, но так говорят учёные. А из-за височной эпилепсии люди начинают видеть галлюцинации, связанные с религиозными мотивами. Вопрос состоит в другом: а является ли такая эпилепсия болезнью, а не способом видеть чуть больше, чем есть на самом деле? Вопрос сложный. Или вот, например, коров в Индии перестали есть и сделали их священными именно тогда, когда возникла серьёзная проблема со скотом. А как ещё оголодавший народ заставить не забивать скотину? А после традиция уже прижилась. И таких случаев много. Но кодекс человека, если вам так угодно, обязывает придавать всему мифологизм и романтизм, иначе, что за жизнь бы тогда была?
Когда я привёл себя в порядок, то испытал ожидаемое блаженство. Теперь без длинных обломанных ногтей можно почесать за ухом, не рискуя сковырнуть ранки. Это меня сильно радует.
Следующим серьёзным испытанием стали книги. Много, много книг. Причём основная библиотека очень серьёзно упакована ещё с прошлого раза. У меня случился неплохой такой бзик, и я запечатал каждую книгу в отдельную бумагу, чтобы пыль не скапливалась, а корешки не выгорали на солнце. А теперь пришлось беспощадно срывать всю тайну, оголяя перерожденные тела деревьев с мыслями шрёдингерских авторов. Приятное занятие, хотя ближе к концу я конкретно измотался.
Следующий бзик случился в тот же момент, когда я решил ограничить свою библиотеку пятью рядами полок и ни одной больше, а с учётом того, что я привёз ещё новых друзей, то пришлось устроить самосуд, выбирая тех несчастных, кто уже не попадёт в мою безупречную коллекцию.
Ближе к ночи всё было кончено. Лучшие из лучших рядами стояли на полке, продутые и умытые. А оставшиеся ребята покоились на отдельной полке, ожидая или продажи, или дарственных взносов. Я ведь не изверг выкидывать такие драгоценности.
Смотря на проделанный труд, я вдруг подумал о своём внутреннем одиночестве и об абсурдности жизни. Чем мы люди, собственно, занимаемся?
Много всего понапридумывали, понимаете ли, себе и теперь играем вот. Я люблю и всю абсурдность, и бесчестие. Самое главное — принять всё без остатка. Нельзя любить жизнь, не интересуясь смертью. Невозможно насладиться победой, не сделав кого-то проигравшим. Подобная зона отчуждения не имеет границ в плане выражения, трактовок и возможностей. Всему должно быть место. Некоторые вещи специально созданы, чтобы их хотели. Другие существуют, чтобы их ненавидели. И когда человек научится принимать в дар всё, что ему может перепасть, то только тогда он обретёт покой и равновесие. Я не хочу сказать, что я такой весь из себя шибко умный и просветлённый. Далеко нет. Но сам путь принятия — это уже большой шаг для путешествия, где конечного пути просто не существует.
Проснувшись сегодня к полудню, чувствую себя разбито. Сегодня мой великий день, когда я абсолютно ничего не буду делать. Свою лень можно скинуть на адаптацию на новом месте. И вот, кстати, одна из самых лучших вещей — домашняя еда заботливой матушки. Как давно я не завтракал картошкой с курицей! Маленькая мечта потенциального толстяка. Я ещё достаточно стройный, но задатки на расширение имеются. Теперь можно отбросить все проблемы из головы и просто насладиться давно забытым чувством надёжности и сытости.
В мегаполисе я часто недоедал, но не из-за нехватки денег (хотя не без этого, квартира в аренду — недешевое удовольствие), а из-за некоего образа. Вся эта мрачность, архитектурный шик и людская нищета вперемешку с неприличным богатством единиц создавали соответствующее настроение. Скажу честно, в этом плане я дал промаха и очень быстро поддался халтурной жизни. Даже в рабочие дни я прихватывал виски. И не какое-то «гэ», а вполне себе приличный. На свой бронхит я накладывал много дыма и мало спал. Мой организм ещё долго будет припоминать все мои бесконтрольные шалости, но что поделать? Такова жизнь бесхарактерных людей, которые не в состоянии контролировать жажду. И я один из этих балбесов.
Кто бы что ни говорил, но единственный путь к счастью в мире для грустных — деньги. Вот почему у нас так много жуликов, воров и прочего отребья. И я не осуждаю этих людей, ни в коем случае. А чего ещё ожидать от бедняка, который смог дотянуться ручонками до?.. Вот тут-то и оно. Хотите сказать, что сами бы не соблазнились? А я скажу вам, что не смогли бы вы устоять, как и я. И вот этой мыслью я не оправдываю людское воровство и всех причастных. Но всё же… Вот по такой логике мы и живём. И россказни про улучшение жизни или про новые мосты, новые телефоны — всё это пустое, пока бабушки роятся по мусоркам. Код «нищеты» передаётся из поколения в поколение. Поможет человечеству только жестокое переосмысление, но я ни в коем случае не призываю к насилию. Считайте это теоретическим материалом, точнее даже, просто предположением того, как можно было бы что-то изменить, надеюсь, никто не примет мои слова всерьёз, хотя чем чёрт не шутит?
Я уже говорил, но хочется повториться, что зима здесь действительно красива, словно деревенская здоровая девушка с обложки советских плакатов. Именно так можно описать величественно меняющиеся пейзажи перед глазами.
Ноги несут меня по протоптанным улочкам неподалёку от дома. Я пока не решаюсь идти куда-то далеко, да и не вижу смысла, но вот пройтись немного надо. Дохожу до своей некогда школы — ничего не поменялось. Стоит, старушка, всё такая же без ремонта, но несломленная! Последнее хорошее воспоминание, связанное с ней, было летом два года назад, когда я сидел со знакомым на лавке. Мы смотрели на боковой фасад, пили пиво, курили и как-то пришли к выводу, что здесь хорошо. Вся эта атмосфера вызвала у нас ассоциацию с санаторием. И я до сих пор придерживаюсь такого взгляда. Мне нравится, что есть такое место, где ничего не происходит. Где люди будто не меняются от слова совсем. Никаких страстей, никакого шума и уличных музыкантов. Поют здесь только птицы. Хулиганят по серьёзному редко, а может и часто, просто я давно не был в злачных местах, но сути это не меняет.
Моё эмоциональное время всегда останавливается в этом городе. И только часы на запястье напоминают о том, что нужно что-то делать. Деятельность — борьба. Неважно, кто чем занимается. Человек будто был создан лентяем или это технологии сделали его таковым? Я родился в такое время, да ещё и рос в непонятный период, где прошла резкая граница между безденежным советским счастьем, бандитизмом с упадком, а затем резким всплеском технологий. Все окружающие вещи и люди смешались в один большой клубок разных голосов, поведения и идей, что потеряться оказалось куда проще, чем можно представить.
Я ещё молод, это даже не обсуждается, но некоторые вещи уже упущены. Я так и не смог в отведённую юность решить вопрос своей дальнейшей реализации. Из всех профессий я выбрал самую нерентабельную. А теперь взрослый я не знает, что делать, когда нужно уже переходить на следующую ступень своего человеческого существования.
Я замёрз. У меня дурацкая шапка с открытыми ушами, а ещё металлические часы закалились настолько, что кисть покраснела. Пора двигаться домой. Скоро я чем-нибудь займусь, обязательно возьму себя в руки. Возможно, что составлю план действий, а может, просто начну действовать. Есть вероятность, что случится чудо, и я проснусь собой, но совсем другим и окажется, что я всю жизнь умел делать что-то хорошо, просто не знал об этом. Но всё это сказки и плохое ребячество. Я действительно сильно замёрз.
4|6 декабря
С присущей мне безмятежностью вынужден сообщить, что я был занят ничем, прям как Лев Николаевич Толстой в своих дневниках. Берём «лучшее» у великих.
8 декабря
Утром всегда тяжело вставать. А вот вставать к обеду — ещё сложнее. Непреодолимое чувство гравитации буквально вминает голову в подушку, тело ужасно ноет. Стоять горизонтально больно, но и не менее болезненно переходить в вертикальное стояние. Я называю это «фиктивное похмелье», а ещё намекаю про стоицизм, но пока опустим детали.
