Друг переводит взгляд на доску и долго смотрит на своё поражение. Затем допивает остатки пива из кружки, встаёт с места, захватывая бутылку с остатками. Проходит в коридор (первым планом камера снимает сидящего Г.Г., изучающего доску), начинает обуваться. Поворачивает защёлку двери. Тянется к ручке. На секунду задерживается. Смотрит на затылок Г.Г.

«Дурак ты!»

Через секунду он уже открывает дверь, затем захлопывая за собой. (Всё это снимается одним кадром, Г.Г. на первом плане).

После хлопка появляется название фильма на чёрном экране. На фоне звучит композиция «Fabrizio Paterlini — Veloma».

Действие 2

Композиция продолжается. Идёт раскрытие повседневной жизни Г.Г. без слов. Одна музыка и визуальный ряд. Возможные сцены: просыпается, завтракает, едет в троллейбусе, идёт, сидит на парах, курит, перекидывается с кем-то словами. В таком случае не должно быть слышно разговоров, только еле различимые звуки. Снова едет в троллейбусе, сидит, думает. Ближе к концу он кормит кота, играет в компьютерную игру. Главный посыл — одиночество и смиренность. Нарезка идёт ровно до конца композиции.

Следующая сцена происходит в комнате Г.Г.

Съёмка со спины. Темно. Только настольная лампа освещает стол и лицо героя. Перед ним лежит открытая тетрадка для записей. В руках ручка. В углу на столе лежат стопки книг (Камю, Сартр, Достоевский и т. п.). Хоть он пишет не быстро, но его мысли чёткие и понятные. Он не тратит времени на подбор слов. Его мысли понятны и легки на запись, но с точки зрения смысловой нагрузки — тяжелы и не радужны.

«Дома эти были бетонные, на могилах давно усопших костей прошлого мира, крыс, собак, надежд и корней деревьев. Как и в муравейнике, виднелось много прорытых лазов, откуда заблудившиеся странники выходили не оглядываясь. В поиске мира более цельного, более светлого, в поиске муравейника по душе. В котором стены не сдавливали бы мысли, поступки, сон, чистую похоть силуэта двух тел.

На сером асфальте виднелись (чуть заметные) багровые разводы тех самых странников-мечтателей. Их недовольство. Желающих ровно столько, сколько капель дождя. Мётлы, тряпки, едкие вещества, вода, кислота, годы — не в силах избавиться от подобных разводов. Это багровые знамёна тех душ, что не отыскали путь более самостоятельный, более сложный, не всегда правильный. Проще опрокинуть бокал вина и снизойти по другую сторону изгороди, чем упиваться кровью мученика за грехи даже не своих детей.

Деревья благоухают, перебивая запах страха, и отчасти, запах пустого пространства, которое внушает страх незаконченности пути. Их корни глубоко в земле, их пища уже давно не дождь. Корни отравлены трупным смрадом.

Они жадно поглощают затхлые дары: багровые болью капли и прах столетних странников, в надежде утолить голод, но он не уйдет, как и жажда отчаянного матроса с корабля, потерпевшего крушение в океане.

Земля потихоньку тускнеет, но мимолетный глаз миллионов не замечает этого годами, а порой не замечает и всю жизнь. По надломленному асфальту, не спеша, проходится тот, кто в изгнании у своих. Тот, кто станет больше, чем они все вместе взятые. Друзей ему заменит томик старого издания. Человек, который будучи давно погребенный в деревянную комнату размером с себя, всё ещё говорит и доносит мысли, наводит на дорогу, которой еще нет на карте. Тем лучше. Подобные поросли образуют лес, где можно заблудиться, где можно оставить своё тело, но не след.

На пустыре проще. На нем первый сорняк — ты сам. А относительно пустырю, сорняк приравнивается к чему-то более возвышенному, чем менее».

Дописав, Г.Г. сидит и думает, склонив голову. Глубоко вдыхает ртом и выдыхает носом. (Сцена, где он сидит уставший и думает, по длительности секунд пятнадцать-двадцать). Затем Г.Г. выключает свет. Сцена заканчивается.

Действие 3(1/2)

Улица. День. Где — то кричат дети, а люди спешат по своим делам. Жизнь в городе идет своим чередом. Г.Г. идёт навстречу с девушкой, сейчас он сосредоточен на своих мыслях.

«Что же все-таки такое жизнь? Забавно. Ведь именно жизнь — первое, что получает человек, и впоследствии последнее, что он хочет узнать наверняка. Ведь так просто закрыть глаза на вопросы, ответы на которые лежат не на блюдечке перед носом. Как там, в учебнике по биологии определялось понятие жизни? Активная форма существования материи? А на человеческом языке?

Могу моргать, ем, сплю, размножаюсь, дышу, смеюсь, болею, выздоравливаю, иду, бегу, думаю, критикую, умиляюсь, грущу, работаю, старею. Боюсь? Можно, конечно, взять работы философов, так называемых МЫСЛИТЕЛЕЙ. Они скажут, они ответят, да ещё и распишут всё на сотни страниц. А толку? Читали таких. Понять чужие идеи легко, но почувствовать-то как? Поверить…

Человек обретает свою сущность в процессе существования. «Великая сила жизни делает живое существо неспособным внутренне чуять смерть. Соответствовать нашему истинному предназначению мы сможем, только если будем жить в согласии с замыслом всевышнего». Всё это просто слова. Популярная литература. Реклама и долбёжка.

Я не чувствую ни бога, ни его отсутствие. Я не чувствую превосходства над животными или природой, ни единства с ними. Я не чувствую смерть, ведь не знаю, что это такое по-настоящему.

Лабиринт. Я серая подопытная мышь со сбитым нюхом. Бетонный лабиринт. Я просто серая подопытная мышь. Я лабораторная мышь без права сделать шаг влево, шаг вправо. Я просто мышь, со сбитым нюхом, которая не видит выхода… Следовать своему предназначению. Да, но как узнать это самое предназначение?

Предназначение — то, что мне интересно, но плохо выходит? Или то, что я могу хорошо делать, но от чего меня тошнит? Всё слишком сложно. В неведении жить лучше. Куда сподручнее не знать и не думать. Всё вокруг стало бы светлее и проще. Вот он я, шёл бы сейчас с парой-тройкой друзей. Мы все, о чем-то смеялись бы, шутили, подкалывали друг друга, высмеивая тот или иной случай. Но как я могу веселиться, если мне не весело? Как могу быть с человеком, которого люблю, если знаю, что время убьет в нас все хорошее, что было в сердцах наших и мыслях, когда останется только скука и усталость? И даже не так страшно почувствовать скуку, усталость, злость или досаду за потраченное время. Самое ужасное — понять всё это с осознанием, что такое дерьмо случилось по отношению к человеку, который был для тебя всем. Что единственная причина — время. А кто его придумал? Мы, люди. Придумали цифры, сделали отрезки, что-то высчитывали. Придумали отмерять жизнь этими отрезками. Сами повесили ярлык со сроком годности, распределив всё по полочкам. И живём теперь от звонка до звонка.

Незнание — сила. А я — серая подопытная мышь. Мне остаётся только идти».

Погрузившись в мысли, Г.Г. проходит мимо подъезда, где сидят молодые девушки. Типичная быдловатая молодежь. Они симпатичные, но ведут себя вызывающе. Громко смеются, пьют пиво. Они видят Г.Г. и кричат ему в спину (крупным планом лицо Г.Г., а за его плечом девушки):

«Эй, красавчик, не хочешь угостить двух девушек пивом? Мы не кусаемся, эй!»

Г.Г. не оборачивается.

«Взять, допустим, эти два тела. Неужели им хочется выглядеть так? Жить так? Думать так?

Если это и есть жизнь человека, то я предпочёл бы стать камнем, где-то глубоко на дне, и просто быть. Тишина… Прохлада… Ты существуешь, как некий сегмент чего-то большего. Ты совершенен изначально, вне зависимости от формы или времени. Ты не любишь, не думаешь. В тебе нет сомнений, нет предрассудков. Ты не совершаешь глупостей. Ты не совершаешь героизма. Ты — совершенство. А что человек? Странный продукт неизвестного применения».

Г.Г. доходит до дороги (Карман в 9 кв., где фабрика качества. Там остановка перекрывает обзор слева, где проезжают машины). Останавливается. Достаёт сигарету, закуривает. Стоит вплотную к бордюру, курит, думает, смотрит на машины, которые проносятся перед его носом.