Она думает о том, что никто ни в чём не виноват. Сначала она гневила бога, проклиная всех святых, а потом вдруг решила, что существование «таковых» находится под очень большим вопросом. Она выкинула все иконы вместе с нераспечатанными вещами дочки.
Несмотря на утрату веры, священник всё же присутствует. Он зачитывает непонятные слова на непонятном языке. Скорбящие молчат, каждый думает о чём-то своём.
Наступает тишина. Маленький гробик опускают в приготовленную яму, прямиком во тьму. Три крупных детины. Молодые парни начинают привычно закапывать. Они набрасывают горку с расчётом на то, что земля ещё осядет.
Поминок не будет. Сотрудники и священник расходятся без лишних слов. Муж и бабушка идут в сторону машины. Она всё стоит и смотрит на надгробную плиту. Её окликает муж: «Оля, пойдём в машину, заболеешь».
Ещё мгновение она колеблется, но потом покорно идёт следом. Дверь за ней захлопывается. Слышно тихое журчание мотора, а дальше пейзаж за окном начинает меняться. Появляются дома и беготня живых, которые понапрасну суетятся.
Эти дни были долгими и мучительными. Всем нам нужно хорошенько выспаться.
2
Вот я, Оля. Больное отражение смотрит на меня с вопросом. Уже полдень, а я всё не могу заставить себя элементарно почистить зубы и умыться.
Моя грудная клетка вздымается при вдохе. Я ещё так молода, но чувство, что пожила уже непозволительно долго. Нет целей. Всё вот так вот просто случается. Счастье слишком хрупкое, оно держится на невидимых нитях, что неподвластны контролю.
Андрей ушел на работу. Молодой прораб опять начудил на объекте, а Андрей… он ведёт себя так, хотя нет, он пытается вести себя как обычно. Перед уходом улыбается. Я знаю, он делает такое усилие ради меня, но без него и без всего этого — спокойней.
Я смотрю в отражение и задаю себе вопрос: кто я? Когда я думаю о муже, появляется вопрос: кто мы? Просто люди? Ещё одни авантюристы этой планеты, которым немного не повезло?
Моя доченька… Я совсем не знаю её. Не успела узнать, а чувство, будто вся жизнь просто удалилась. Хлоп, и нет больше её. Нет ничего.
Я хотела бы научить её хорошим словам. Хотела бы научить ходить, бегать, ездить на велосипеде. Хотела бы сказать, как сильно я люблю её, но всё, что у меня есть — горстка вопросов и память.
«Кто мы?» и «кто я?» сплетаются несмотря на то, что понятия эти говорят совсем о разном. Я — Оля. Мне двадцать один год. Мы — Андрей и моя бледная тень, не желающая мириться с обстоятельствами. Невозможно смириться с таким, но и сделать я ничего не могу. Хоть волком вой, хоть ругайся молитвами, хоть плачь крепкими оскорблениями!..
Мне не забыть её личика, её маленьких пальчиков, её улыбки, когда поутру она видела меня, всю такую растрёпанную и сонную… Я не хочу жить так. Не хочу ещё лет пятьдесят вспоминать и мечтать о том, что могло бы быть, если не эта нелепая случайность. Я не хочу, чтобы дочь моя была неотмщённой.
У меня есть вино и таблетки от бессонницы. Колёса Андрея, всё законно, всё по рецепту. Я видела, как в кино можно очень просто [ЦЕНЗУРА] с собой. Я проглочу упаковку и буду запивать кровью Христа, не уследившего за одним из своих ангелов. Банально всё это до крайности, но что поделать?
Мною движет не столь подавленность, сколько желание. Есть два варианта событий. Первый, самый простой: я умру, и больше ничего меня не будет мучить. Второй вариант: если сказка окажется реальностью, то тогда я окажусь на «том свете». Я смогу обнять свою дочку, поцеловать на прощание, а затем воткну припасённый нож в грудь виновного, обрекая себя на вечные истязания в аду.
3
Ольга просыпается от сильного потока рвоты. За окном стемнело. Она всё извергает из себя желчь вперемешку с вином. Ей очень больно. Желудок, словно ещё немного и вылезет наружу. По щекам текут слёзы, а в тишине квартиры слышно только её блеяние.
Оля приподнимает ракурс взгляда. Ноги мужа прям под носом. Голова его, где-то вдалеке, очень размытое такое очертание, смотрит на Олю, такую жалкую и неопрятную.
Сильные руки больно сжимают подмышки. Её безжизненное тело взмывает вверх, теряя твёрдую опору. Эти сильные руки начинают трясти хрупкую женщину. Глаза Андрея заплаканы. Даже при таком освещении проглядывается пунцовость. Он трясёт сою жену, вместе с тем начиная орать: «ТЫ ДУРА? ТЫ ДУРА? Я СПРАШИВАЮ, ТЫ ДУРА? ДУРА, ДУРА!»
Сильные руки сбрасывают тело жены на диван. Андрей громко наворачивает круги, с его губ срываются подобия стонов. Ещё через время Оля слышит звонок в дверь. Люди в белом кладут её на носилки, а затем её разум снова проваливается в беспамятный сон.
4
«Ты точно этого хочешь?»
«Да».
«Мне кажется, ты ещё не готова».
«Уже год прошёл. Моё решение окончательное. Я думала, что ты тоже за».
«Несомненно, я за, но ведь у нас нет проблем со здоровьем. Мы спокойно можем зачать ребёнка сами, своими…»
«Я тебе уже всё объяснила, давай не будем мусолить один и тот же вопрос».
«Как скажешь, но я всё равно не понимаю, почему тебе так важно усыновить кого-то?»
«Тебе повторить, да?! Ты глупый и старый тормоз. Я смотрю, что ты хочешь ещё раз послушать то, что я и так тебе говорила тысячу раз!»
«Да, хочу! Будь так благосклонна к своему мужу!»
«…Хорошо. Анечка была моей малышкой, единственной… она ею и останется. Я не хочу снова проходить этап материнства, не хочу видеть в кровном ребёнке некую замену… не хочу обрекать ребёнка на свой печальный взгляд, я не хочу жить в прошлом. Пойми же… А в детском доме много брошенных деток, которым мы можем подарить дом. Я знаю, что по-настоящему мы не станем ему мамой и папой, но зато сможем стать ребёнку любящими дядей и тётей. Разве так плохо дать брошенному человеку второй шанс, скажи мне?»
«Нет… не плохо. Прости, просто мы по-разному смотрим на ситуацию. Приёмный — так приёмный. Ну что, идём? Думаю, нас заждались. Сейчас вроде как раз все резвятся на площадке».
«Да».
Андрей и Оля вышли из машины. На улице стояла солнечная погода. В приёмной супругов проводили к директрисе. Сначала прямо по коридору. По обе руки детские рисунки. Налево. Снова коридор. Ещё рисунки. На фоне женщина рассказывала о детях и приюте. На некоторых воспитанниках делался особый акцент.
Оля не слушает. Обстановка наводит на неё тоску, очень гармонично смешиваясь с меланхолией. Ей даже почудился плачь Анечки.
Внутренний двор.
Распахивается дверь. Детская симфония голосов встряхивает Олю, выводя из ступора. Андрей, как обстоятельный человек, начинает задавать много юридических вопросов по усыновлению.
Оля отделяется, задвигаясь вдали под козырьком. Окружающие звуки смешиваются. Женщина начинает смотреть на всех детей по очереди. Вот две маленькие девчушки сидят в песочнице, лепят куличики, молчат — нет улыбок на их лице. Дальше четверо пацанят пинают мяч. Судя по всему, это даже не игра, а так: ты мне — я тебе. Чуть в стороне ребята постарше. Сидят на лавке, перебрасываясь блатными словечками. Неопрятные, наглые… Один из них заметил взгляд Оли, затем что-то сказал парням, те начали ржать. Ещё девочки…
Тут Оля поймала себя на мысли, от которой ей стало тошно на душе: «Какая мерзость, я будто пришла в мясной магазин и выбираю, чего же мне хочется: свинины, может куриных ножек или куриных сердечек? Тьфу ты! Ну ты и сука, Оля. Грязь. Но, с другой стороны, а как понять, какой ребёнок твой? Они все одинаково брошены и одиноки. Они озлоблены и замкнуты. Никто не заинтересован в тётке, которую они сравнивают с теми тварями, которые отказались от них. Отобрали у них самое главное — любовь и надежду. А теперь пришел покупатель. Как же всё грязно…»
Появилось желание развернуться и уйти. Просто отказаться от своей идеи. Олина нога начала разворачиваться в сторону мужа и женщины в пиджаке. Уже был сделан шаг, но на периферии своего зрения, на самой дальней лавке, она заметила силуэт, который сидел неподвижно, словно подражая каменной статуи. И действительно, там сидел парнишка. Вроде взрослый, по крайней мере, в сравнении с другими детьми.
