Эти льстивые, фальшивые похвалы уже давно раздражали работников штаба, особенно неумеренны в них были белые генералы. Все они для начала заявляли, что у Колчака служат случайно, что попали сюда по мобилизации и только потому, что территориально находились в сфере влияния колчаковского правительства. А так, по убеждению, они все, конечно, крайне левые, всей душой за советскую власть и вообще горят желанием служить в Красной Армии.

Было тошно и гадко смотреть, как эти седые, увешенные орденами люди суетились, льстили и врали.

Особенно подличали генералы Богуславский и Милев, выдавшие себя чуть ли не за старых большевиков, у которых только по простой случайности не было партийного билета.

— Мы много в своей жизни видели трусов и подлых людей, — вспоминали потом работники штаба, — но такой слабо замаскированной подлости, которую пришлось увидеть здесь, у сдавшихся нам генералов, полковников и подполковников, мы не встречали никогда.

В особенности раздражало наших командиров восхищение генералов операциями по разгрому их войск. Богуславский, патетически потрясая рукой, восклицал: «В историю веков войдет Красноярская операция, как лучший перл военного искусства!». Он сравнивал операцию под Красноярском, Каннами, с Седаном, а наших командиров — с Ганнибалом, Мольтке… Он не скупился на пафос, стараясь спасти жизнь.

Достойней всех вел себя генерал Зеневич. Он заявил открыто, что он не сторонник советской власти, но вредить ей не может и не будет. Это был враг прямой. Он настолько выигрышно выделялся среди прочих своих собратьев, что на совещании командования было решено оставить Зеневича на свободе. Его спросили, не владеет ли он каким-нибудь ремеслом. Зеневич ответил, что он столяр-любитель. Его назначили комендантом столярной мастерской (наблюдение за ним, конечно, было установлено), и на следующий день генерал Зеневич с рубанком в руках приступил к своим новым обязанностям.

В тот же день были закончены дела и с французской миссией. Семь французских офицеров, представлявших миссию, явились в штаб и, не хорохорясь, подобно своим английским собратьям, почтительно попросили причислить их к отъезжающим чехословацким эшелонам. В штабе дали свое согласие, но тут же попросили майора оставить в распоряжение штаба все записки и дневники французской миссии, что и было выполнено.

Взятием Красноярска закончился полный разгром армии Колчака. Как реальная сила колчаковская армия уже не существовала. Отдельные части 1-й бригады еще догоняли уходящие разрозненные эшелоны, еще подбирали пленных, оружие, трофеи, но это уже не была война с противником, а скорее действия, необходимые для приведения в порядок огромного нового хозяйства.

Дивизия стояла в Красноярске, в большом, опрятном городе. Здесь можно было помыться, хорошо поесть, отдохнуть. Здесь можно было оглядеться после огромного и тяжелого похода, главным свойством которого была непрерывность, и подумать о возвращении домой, о новой мирной жизни, о покое и счастье.

Но война еще не была закончена.

* * *

Красноярск был занят, но война еще продолжалась.

Чехословаки, давно покинувшие фронт Колчака, опять оказались перед дивизией. Они отходили на восток медленно, таща за собой награбленное в городах добро, и оказались в хвосте отступающих. Они шли сотнями эшелонов, взрывая за собой мосты, сжигая станции, коверкая железнодорожное полотно. Сибирь дичала на их пути.

Красноярск, казавшийся 30-й дивизии концом великого сибирского похода, уже остался позади.

Начинался 1920 год.

Седьмого января дивизия вошла в Красноярск, а через пять дней 264-й полк уже нагнал на разъезде 20 эшелонов поляков. Прикрываясь ночной темнотой, 1-й батальон обошел разъезд с востока, а 2-й и 3-й — развернулись с запада. Удар был неожиданным, и 9 эшелонов сдались и разоружились через час, но 11 эшелонов во главе с командующим полковником Чумой, тем самым, с которым так неудачно беседовал по телефону командир роты Зайчик, еще пытались обороняться.

На другой день сдались и они в числе 10 тысяч солдат и офицеров, с 1 бронепоездом и 16 орудиями. А через день. 14 января, 1-я бригада догнала и чехословаков у Канска. Чехи встретили бригаду бронепоездом, она обошла бронепоезд и захватила его вместе с командой в результате короткого, но ожесточенного боя.

Замученные бойцы были полны такой неистовой злобы к чехословакам, что дрались удивительно. Дивизия готовилась схватить чехословацкие эшелоны в клещи и сгрузить награбленное ими добро, среди которого был золотой запас государства, увозимый Колчаком.

Но международная обстановка потребовала более гибкого отношения к чехословакам, и после Канака с ними начаты были переговоры об условиях их отхода. Чехи не возражали договориться, но французский генерал Шанен, считая договор с большевиками позорящим доброе имя чешских легионеров, долго затяги вал дело.

Так, в бестолковых переговорах прошло семь дней. Все же начинало казаться, что чехи склоняются принять наши условия. Вдруг поступает сообщение — чехи взорвали мост через реку Бирюза и снова ринулись на восток.

Дивизия пошла вдогонку и накрыла их под Нижнеудинском, несмотря на всю спешность их отступления.

Партизаны всей Сибири обкладывали чехов, как волков. Их шумные ватаги вставали всюду. Они появлялись спереди, задерживая головные эшелоны, налетали на серединные или пытались отбить хвостовые, а в Нижнеудинске забили дорогу всему арьергарду чехословацкого корпуса. В нем была дивизия, 5 бронепоездов, румынская, сербская, латышская, югославская роты.

Томские партизаны взяли их в кольцо. Наши части, закупорив движение на восток у Нижнеудинска, ворвались в город на рассвете. Чехи не ожидали атаки. Вид атакующих был к тому же страшен, необыкновенен. На город шли отряды в собачьих шубах, как в форме. Партизаны были в рыжих собачьих шубах, бородатые, крепкие, по-охотничьи спокойные в бою и сейчас веселы и воодушевлены. Они перекликались и пели в цепях, над чем-то смеялись и действительно были страшны.

1-я бригада брала железнодорожную станцию штыками. Чехи сначала было пытались сами ответить штыковой контратакой, но румыны, не ожидая дальнейших событий, уже сбрасывали полушубки и уходили пешком в сторону. За румынами тронулась балканская рота, побежали латыши, за латышами — все остальные.

После Нижнеудинска чешское командование стало гораздо сговорчивее и немедленно прислало двух парламентеров для заключения перемирия с Красной Армией. В штабе дивизии решили разыграть парламентеров и заявили им, что не могут сообщить армии о приходе чешских уполномоченных, пока они не дадут гарантии, что снова не поступят так, как на реке Бирюза.

— Выдайте нам Колчака и золотой запас, тогда мы сообщим штабу армии, — говорили в штабе, хотя уже давно было дано знать в штаб о приезде чешских уполномоченных. Чехи упирались, ссылаясь на какое-то правило международных отношений, но скоро сдались и действительно выдали Колчака иркутскому ревкому и вернули часть золотого запаса. 87 миллионов рублей. В перемирии с чехами было точно указано, что они не будут портить железнодорожный путь и должны оставлять в сохранности железнодорожное имущество.

Дивизия двинулась по их следам, спеша к Иркутску, где уже образовался ревком, державший в тюрьме Колчака.

Партизаны, обгоняя чехов, со всех сторон также стягивались к Иркутску, за которым генерал Войцеховский собрал последние силы белых для выручки Колчака Чехи шли медленно, и тогда бригады дивизии двинулись по тракту походным порядком, сзывая к Иркутску весь вооруженный народ.

30-я встретилась с партизанами между Красноярском и Нижнеудинском в период стычек с чехами.

Вбирая в себя отряды партизан, волоча десятки тысяч пленных и ставя на местах ревкомы, дивизия ползла к Иркутску.

Она двигалась, похожая на армию грузчиков и интендантов. На дорогах перед нею валялось добро всей Сибири, бродили стада голодных лошадей.

Впрягая коней в сани и подводы, дивизия расчищала тракт от добра. Дивизия везла с собой хлеб, патроны, колеса, железо, части машин, орудия, бумагу, типографские приборы, лекарства и сотни ящиков с дорогой церковной утварью.