Много было отставших, но еще более было тифозных. Отставшим колчаковцам уже дали кличку: «Дяденька, где тут в плен сдаются?». Этих «дяденек» между Омском и Новосибирском взяли тысяч десять.

Тифом были заражены все деревни. Части входили в тихие, пустынные села. Над избами не вился дым, никто не глядел в окна, никто не выбегал, хлопая дверьми, на улицу. Заслышав шаги бойцов, говор и смех, в хлевах начинал жалобно мычать скот. Хозяева лежали в тифу, и скотина уже много дней была без корма, без воды и сейчас билась в двери, услышав человеческие голоса.

В избах, перемешавшись, лежали на полу крестьяне, колчаковские солдаты, беженцы. Каждая ночевка выбивала из строя столько бойцов, сколько не могла бы сделать перестрелка. Спать в избе было опасней, чем в окопах? Тифозные вши кишели на полу, ползали по стенам… Прежде чем устроиться на ночлег, приходилось переносить всех больных в угол, перетаскивать туда их скарб, обливать пол кипятком и только тогда ложиться спать. Бойцы, кряхтя и приговаривая, переносили горячие тяжелые тела, подкладывая под них солому, ставили у изголовья кружку с водой… В дивизии санитарная часть по тому времени была налажена неплохо. Банно-прачечный отряд и запасы белья, брошенные колчаковцами, отличные сибирские бани, — все это помогало поддерживать опрятность в частях, и дивизия в походе страдала от тифа меньше, чем отступающая армия белых.

На станции Аяшь дивизия снова наткнулась на брошенные эшелоны. В вагонах было не только оружие и продовольствие, — здесь было золото, серебро, драгоценные камни… Вдалеке от этих эшелонов стоял состав с наглухо закрытыми замками.

Замки вскрыли. Вагоны были полны мертвых. Мертвецы лежали, сидели, валялись, скрючившись, на полу; часть из них была в военной одежде, остальные в гражданском платье. Ближе всех к выходу сидел высокий старик, прижав к себе белокурую девочку в шубке и капоре. Он умер спокойно и сидел сейчас, удобно откинувшись, с лицом, не искаженным предсмертной болью. Рядом с ним, сильно нагнувшись вперед, сидел мальчик лет четырнадцати. На лице его был ужас, белые затвердевшие глаза выкатились, на щеках замерзли слезы…

Бойцы вскрывали один замок за другим. Мертвые были в каждом вагоне, ими был заполнен весь состав. Военнопленные из концентрационных лагерей, подпольщики или просто те, кто был заподозрен в сочувствии к большевизму, — все они были брошены в эти вагоны, заперты, увезены на станцию и оставлены там без хлеба и топлива.

Сняв шапки, бойцы стояли на морозе возле этих тихих вагонов. Никто не знал здесь лежащих мертвецов, никто не знал ни дел их, ни жизни. Но бойцы стояли возле них и глядели с той же болью и жалостью, с какой доводилось им глядеть на товарищей, погибших в бою.

Эшелонами колчаковцев была занята вся дорога. Части дивизии наткнулись дальше на состав, груженный запасами офицерского экономического общества (так называлась в царской армии сеть офицерских торговых магазинов). Богатство это использовали немедленно. Бойцы и командиры оделись в отличные, дорогого сукна костюмы, в меховые куртки, щегольские валенки… Костюмы были всех цветов, и бойцы щеголяли друг перед другом красными штанами или желтыми рейтузами с гвардейским кантом.

Офицеры, для которых было припасено это имущество, сейчас в нем нуждались мало. Вес чаще и чаще возле наших отрядов нивесть откуда появлялись заросшие бородою люди в крестьянских сермятах или грязной рабочей одежде и сдавались в плен. Это были офицеры колчаковской армии. Они бежали из своих частей и, бросив офицерские костюмы, переодевшись в одежду победней, устраивались батраками у крестьян или чернорабочими на железной дороге, отращивали, чтобы не быть узнанными, бороды… Но страх томил их, и они все же, ища спасения, приходили в наши части, за ними тащились жены в крестьянских тулупах, плачущие дети…

Армия Колчака шла к полному развалу, но развал этот надо было ускорить.

Главное, нужно было не дать противнику отдыха, — преследовать его по пятам. Дивизия была достаточно крепка и боеспособна, чтобы взять на себя эту задачу. Отставшие тылы беспокоили командование дивизии мало. Дивизия могла сейчас жить за счет противника, и командование учитывало это. Больше беспокоила численность дивизии. Ряды ее поредели. В таком малом составе она была впервые за весь поход. Но и здесь можно было полагаться на энергию частей, на их отличные боевые качества.

В тылу противника ширилось и разрасталось партизанское движение. Это были резервы дивизии, надо было использовать их. Партизаны ждали соединения с частями Красной Армии; длительная, неравная борьба измотала их.

Наступление началось.

По полученным сведениям, в Томске была сосредоточена 1-я армия генерала Пепеляева. 2-я бригада получила приказ двинуться на Томск и занять его.

Главные силы дивизии были направлены вдоль Сибирской железнодорожной магистрали, а 2-я бригада двинулась в направлении к Томску, выступив в составе 3 тысяч человек против целой армии Пепеляева.

3-я бригада уже дралась в то время на станции Тайга. Бои были тяжелые, и для подкрепления бригады подошли части 27-й дивизии. 2-я бригада наступала на Томск. Переход был трудным: зима снова выдалась многоснежной, двигаться можно было только по дорогам. Но опыт прежней зимы не прошел даром: в дивизии появились лыжи.

Пепеляев, получив сведения о наступлении красных, выдвинул свои части им навстречу, расположившись на подступах к Томску. Неподалеку от города, в степи, было выстроено ледяное укрепление. Здесь залег противник, чтобы встретить наступающую по открытой как на ладони степи бригаду и дать ей бой.

Но Пепеляев не учел одного очень важного обстоятельства.

В ту пору стояли морозы в 40 градусов. Части Пепеляева вышли в свои ледяные окопы слишком рано. Они просидели там более суток, ожидая красных. Мороз был жестокий, с ветром, с пургой; твердый снег легко сыпался по пологим ледяным откосам, летел в окопы. Скрыться от стужи было негде. Помертвевшие от холода, колчаковцы сидели в окопах неподвижно. Их клонило ко сну. Для них уже стало безразличным все: противник, бой, смерть. Офицеры, с трудом разжимая синие губы и отчаянно ругаясь, ходили по окопам и грозили пустить пулю в затылок каждому, кто попытается бежать назад.

Когда 2-я бригада подошла к ледяным окопам, она застала там обмороженных, сведенных холодом солдат, не способных к сопротивлению. Окопы взяли с ходу и тут же двинулись дальше, на Томск.

В деревеньке под Томском узнали, что в это время генерал Пепеляев бежал из Томска на лошадях. Вместе с ним бежали начальник штаба и еще несколько генералов. Остальное начальство осталось в городе. Архив штаба армии увезти не успели. В Томске остановилась колчаковская армия численностью примерно в 30 тысяч человек. Кому они подчиняются, — неизвестно. Одни части продолжают уходить вслед за Пепеляевым, другие переходят на сторону рабочих.

Решено было двинуться на Томск с одним эскадроном. Остальные части должны были пойти на окружение города. Вечером 20 декабря командир бригады въехал в Томск на тройке. Рядом с ним в санях сидел комиссар бригады. Сзади на рысях шел один эскадрон.

Тройка въехала в Томск, подкатила к площади и остановилась. На площади стояло несколько человек из подпольной томской организации. Сбоку площади выстроились какие-то части белых. Сзади густо стояла толпа.

— Придется митинг провести… — тихо сказал командир комиссару.

Он оглядел толпу.

— Товарищи и граждане… — сказал он громко. Голос его легко раскатился в свежем и чистом морозном воздухе. Толпа молчала.

— Товарищи и граждане… — Поздравляю вас с освобождением от колчаковских белогвардейских банд и приветствую вас от лица советской власти…

— Томск окружен войсками Красной Армии, — продолжал он, соображая, где бы сейчас могли находиться части его бригады. По всей вероятности, они были еще далеко на юго-западе от Томска. — Предлагаю всем частям разойтись по своим казармам и привести себя в порядок. Командирам частей предлагаю явиться вечером ко мне для доклада. Предупреждаю всех, что в городе Красной Армией установлен революционный порядок. За мародерство будем наказывать беспощадно.