Я знаю это, потому что именно это даровало мне вход. Это не было залитое солнечным светом королевство, где лунный свет можно было черпать ложкой, если дотянуться. Это было пространство, сотканное между мной и Индиго, спектр синего, где мир вокруг нас ткался заново, словно мы были ходячей раной, прожигающей дыру сквозь его чары.

Прошёл год с тех пор, как я протянула руку за ножом Индиго. На наших ладонях были одинаковые шрамы, маленькие бледные ямочки, похожие на шлепки двух одинаковых рыбьих хвостов. Сегодня солнечный свет толстым слоем ложился на деревья. Воздух искрился, тяжело дыша от жары.

Мы с Индиго сидели за обеденным столом, нерешительно собирая головоломку, которая, по её словам, должна стать дверью в королевство русалок, если мы закончим к полуночи. Я взглянула на часы. Пока был даже не полдень – до полуночи ещё далеко.

Вокруг нас сонно гудел Дом. Даже спустя год я так и не сумела привыкнуть к этому месту. Оно восхищало меня, ослепляя сиянием сквозь витражные окна. Каждая комната казалась слишком драгоценной, чтобы находиться в ней, и уж тем более – чтобы похищать её воздух. Я обожала тяжёлые бархатные занавеси, шкафчики, полные хрусталя, бесценные вазы и ложки, выложенные на парадном обеденном столе. Один из десятка человек прислуги полировал их, пока они не начинали сиять, как лунный свет.

– Дому ты нравишься, – сказала Индиго, когда я впервые ступила сюда.

– Откуда ты знаешь? – спросила я, втайне очень довольная.

Она указала на входную дверь с искусной резьбой.

– Видишь? Она закрылась полностью с первой попытки. А она так не делает, если ты ей не нравишься настолько, чтобы удержать тебя внутри.

В тот день мы застряли внутри, хоть и не по собственной воле. Я зевала, глядя на задний двор в окне, на ручеёк, впадавший в реку. Раньше мы попробовали поплавать в этой воде. Она оказалась такой холодной, что пальцы ног у меня тут же свело судорогой. Персонал, должно быть, знал это, потому что на полпути к садовой дорожке кто-то выложил пару толстых полотенец. Я всё ещё куталась в своё.

– Девочки, что вы делаете в доме в такой денёк?

Я подняла взгляд, увидев Тати, стоявшую в дверном проёме кухни. Иногда Индиго мяукала, как котёнок, и обвивала Тати руками, и называла Мамой-кошкой. Тати обожала, когда Индиго её так называла. Она целовала Индиго в лоб, и в такие моменты они правда выглядели как мама с дочкой.

И в такие моменты я старалась на них не смотреть. Моя мать никогда меня так не обнимала. Может быть, и хотела, но каждый раз, когда возвращалась с работы в кассе парома, Юпитер всегда захватывал всё её внимание, и для меня ничего не оставалось.

Тати приблизилась к нам, и Индиго села на стуле ровнее. Когда она замирала так напряжённо и называла Тати «опекуншей», лицо Тати словно закрывалось изнутри. Но в этот момент Тати не видела лица Индиго.

– Весь солнечный свет растеряете, – сказала она, прижавшись подбородком к макушке Индиго и подмигнув мне.

Если не считать разреза глаз и цвета волос, Тати и Индиго были не похожи, хоть Тати и приходилась старшей сестрой маме Индиго. Черты её лица были крупными, мягкими, дружелюбными. Черты Индиго были нарисованы более сдержанной изящной рукой.

– Она далеко не такая красивая, как моя мама, – как-то сказала мне Индиго. – Но я всё равно её люблю.

Мне не нужно было, чтобы Тати была красивой, для того чтобы любить её. Я полюбила её с самого первого момента, когда только вошла в Дом, а Тати притворно охнула: «Индиго! Это твоя давно потерявшаяся сестра, или ты наконец оживила одну из своих теней?»

На этих словах я просияла. Здесь было моё место. И я совсем не возражала, что ко мне относились как к чьей-то тени.

Большую часть дней Тати носила на голове яркие платки, а когда обнимала меня, казалось, она использует для объятия все свои силы. Тати была ведьмой – то есть своего рода художницей. По её словам, она работала «со средой памяти» и пахла горячим клеем и сухими розами.

– Снаружи противно, – ответила Индиго, изучая головоломку, игнорируя руки Тати, обнимавшие её.

– Мы попытались поплавать в ручье, – добавила я.

– Слишком холодно, – сказала Индиго.

– Ах вот оно что! – воскликнула Тати. – Почему бы мне не устроить для вас бассейн, девочки? Можно на заднем дворе…

– Я не хочу бассейн в моём заднем дворе, – заявила Индиго, выделяя каждое слово.

– Ты уверена, дорогая? Думаю, вы, девочки, будете в восторге…

Индиго откинула волосы за спину и выбрала именно этот момент, чтобы вскинуть голову, ударив Тати в лицо. Тати поморщилась, её рука взметнулась к губам, а в глазах от боли выступили слёзы. Индиго обернулась, чтобы посмотреть на неё. Я подумала, что она извинится, но Индиго не стала.

– Я не желаю бассейн на своей территории, – раздражённо заявила Индиго. – Конец.

Я соскользнула со своего стула.

– Тебе больно, Тати?

– Всё хорошо, – сквозь зубы ответила она. А когда опустила руку, я увидела на её пальцах кровь, которую она быстро отёрла о свою тёмную юбку.

– Тогда почему бы вам, девочки, не отправиться в местный бассейн? – предложила она. Попыталась улыбнуться, но тепло в её голосе растворилось, сменившись чем-то мягким, уступчивым. Это напомнило мне о том, как моя мать разговаривала с Юпитером. – Я напишу записку, чтобы вас впустили.

Несколько часов спустя мы сидели в тени от шезлонга спасателя, болтая ногами в воде. Общественный бассейн был переполнен, пах кремом от загара и потом. Я то и дело бросала взгляды на Индиго, задаваясь вопросом, скажет ли она что-нибудь о Тати. Я чувствовала себя виноватой за то, что приняла объятия Тати перед тем, как мы ушли. Индиго оттолкнула её, поэтому я позволила Тати крепко прижать меня к себе, так же, как она обнимала Индиго.

Индиго посмотрела на воду.

– А ты знаешь, что, если обладаешь чьим-то истинным именем, этот человек будет принадлежать тебе вечно?

– Что такое истинное имя?

– Тайное имя, – торжественно ответила Индиго. – У каждого есть истинное имя. У деревьев и чудовищ… даже у людей. Какое у тебя?

– Лазурь, – ответила я.

Индиго пожала плечами.

– Не могу поверить, что ты сказала это вслух.

– А что такого?

Я старалась говорить беспечно, но на самом деле беспокоилась, не отказалась ли я от чего-то бесценного.

– Иногда истинное имя – это то, которым тебя называют другие. Но это важно только тогда, когда кто-то знает, что оно тайное, – сказала Индиго, пристально глядя на меня. – А как только они узнают, что имя тайное, – то получают над тобой власть, и ты никогда не сможешь обрести свободу, пока тебе не вернут имя.

Я задумалась об этом.

– Ты – единственная, кто его слышал, так что верни его. – Я попыталась сказать это шутливо, но на самом деле хотела расплакаться.

Индиго посмотрела на меня, и уголок её губ дёрнулся. Изогнув бровь, она сказала:

– Теперь оно моё!

Я попыталась схватить её. Взвизгнув, она нырнула в бассейн. После мы играли часами. Стояли в воде, широко расставив ноги, и по очереди извивались, словно скользкие русалки. Иногда мы делали вид, что ловим друг друга. А потом делали стойку на руках, открывали глаза и смотрели на солнце сквозь холодную синеву.

И только когда я возвращалась домой тем вечером, я поняла вдруг, что Индиго так и не вернула мне моё истинное имя. Но это было простой формальностью. Ведь с момента нашей первой встречи я всегда принадлежала Индиго.

«Насколько хорошо ты знаешь свою невесту?»

Я не сдвинулся с места, так и стоял у постели Ипполиты, а её голос накладывался на стишок, настолько старый, что в его суставах уже нарос мох:

Я читал те слова, но никогда не слышал их так явственно, как сейчас. Сюжет был довольно знакомым; его костяк можно было найти в любых сказках, от Гримма и Перро до аккуратного вскрытия в фольклорной классификации индекса Аарне-Томпсона-Утера.