Каори – тень. Она привыкла прятаться не только от людей, но и от себя. Память об отце бережно хранила где-то на краю сознания, оберегая от острых демонических когтей и ядовитых клыков. Жив ли он? Конечно, нет. Но иногда, блуждая по мрачным тропинкам подземного царства, Каори вдруг вспоминала тёплую стариковскую улыбку и узловатые руки, кружащиеся над деревянным ящиком, словно суетливые ласточки.

Каори – штормовой ёкай. После посвящения её кожа огрубела, ногти затвердели (зубами не сгрызть), а между пальцами появились перепонки. Несчастных рыбаков, не умеющих читать знаки неба, она затягивала на морское дно. В народе Каори называли нингё и пытались задобрить, оставляя на берегу овощную похлёбку и густую рисовую кашу. К еде Каори была равнодушна, как и к людям. Единственным чувством, которое пробивалось через крепкий демонический панцирь, была привязанность к Митсури.

Каори следовала за ним, как тень. Он вырос на её глазах, научился говорить и впервые взял в руки босуто – боевой посох из граба (сыну старосты не пристало возиться с шелковичными червями, ловить рыбу или выращивать овощи).

Каори проникала ночью в комнату Митсури, стояла на коленях возле толстого футона, на котором он спал, и глядела, как лунный свет проливался на лицо юноши. Она исчезала с рассветом, до того как служанки принимались разводить огонь в очаге. Серой тенью покидала дышащую умиротворением деревню, яркую весной и белоснежную зимой, и возвращалась в холодные угрюмые лабиринты Страны Жёлтых Вод. Жила ли Каори? Сложно сказать. Существовала ради надежды, которую вынашивала внутри себя, как мать ребёнка; баюкала мечту вновь стать человеком. Оттого и привязалась к Митсури. Крепкий, радостный, целеустремлённый, он был воплощением само́й жизни и хлебал её полной ложкой. Поначалу Каори относилась к нему с нежностью, словно старшая сестра, но со временем поняла, что Митсури стал для неё кем-то бо́льшим. Она всё чаще глядела на него с несвойственным ёкаям трепетом.

Ямацзу́ри – так называли себя жители горной деревни ежедневно возносили молитвы богам за то, что на их земле царил мир. Двадцать лет не воевали они с другими горными поселениями, поэтому и жизнь изменилась до неузнаваемости. Больше не было смертей от голода, несчастных вдов и обездоленных сирот.

То́скэ, деревенский староста и отец Митсури, мудро управлял народом. Повозки с шёлковым полотном с завидной регулярностью отправлялись в крупные города и возвращались с мешками риса, бутылями саке и драгоценными кульками зелёного чая.

Тоскэ каждое утро с великой радостью смотрел на зазубренные вершины, умытые кипенно-белыми облаками, и желал только одного – умереть в глубокой старости среди многочисленных внуков. Тем более что его сын, Митсури, подавал большие надежды. Смена росла достойная.

Только не догадывался Тоскэ, что скоро его покой будет нарушен. Неосторожно брошенные им слова уже несколько недель будили бурю в сердце Фумиёси, старосты соседней деревни, с которым у него был мир, пусть и худой. А быть может, это ама-но-дзаку, демон упрямства и порока, проник в мысли Тоскэ и Фумиёси и развязал войну. Ходят злые духи по земле и сбивают людей с верных путей. И нет спасения от них.

– Говорят, тебе отец невесту присмотрел. Красавицу Ки́ко, – косо поглядывая на Митсури, заржал Синдзабу́ру, коренастый юноша с крупными кистями и ступнями.

Втроём с их подругой О-Цу́ю в час Овна[6] они расположились на каменном обрыве рядом с небольшим озерцом, в которое шумным каскадом падал горный ручей. День был в самом разгаре, и вдалеке слышались голоса ямацзури, работающих на полях.

Митсури обожал это место, скрытое от любопытных глаз. Здесь, на площадке с утоптанной травой можно было потренироваться с босуто, тем более Синдзабуру неплохо владел кое-какими техническими приёмами. Босуто был немного короче и толще посоха бо, которым пользовались мастера бодзюцу[7].

О-Цую длинные косы связала в узел на затылке, закатала рукава короткого кимоно и на чистом отрезе ткани расставила угощение. Разлила по чашкам густой суп мисо с овощами, на рисовые хлебцы выложила маринованные грибы и сливы, порезала тофу. И только в самом конце с особой торжественностью вынула из корзинки моти, сладкие рисовые пирожки, и пододвинула их поближе к Митсури.

Синдзабуру выпил суп из чашки и бамбуковыми палочками затолкал в рот кусочки репы и лука. Ел он торопливо и неаккуратно, проливая бульон на одежду, хлебцы шумно перемалывал мощной квадратной челюстью. Тщательно зачёсанные назад и смазанные жиром волосы блестели на солнце – с такой причёской Синдзабуру ходил вторую неделю. В отличие от друга, Митсури никогда не спешил и наслаждался каждым кусочком. Смаковал, нюхал, причмокивал. Вот и теперь он полулежал, оперевшись на ствол кедра, и разглядывал идеально круглый пирожок. Зачем только Синдзабуру подпортил настроение упоминанием о предполагаемой невесте?

– Заткнись! Чтоб тебя сожрал гюки![8] – огрызнулся Митсури. – Кико уродлива и глупа. Я скорее съем соломенные сандалии нашей служанки, чем женюсь на ней.

О-Цую просияла от этих слов, но тут же спохватилась и строго сказала:

– Митсури, это невежливо. Кико не так уж и уродлива.

Митсури заметил, как на мгновение вспыхнуло радостью красивое лицо О-Цую. Ему нравилось разглядывать её чистую кожу, острую линию подбородка и ровные полукруги бровей, словно выведенные кистью. И, конечно же, он догадывался, что подруга давно и безнадёжно была в него влюблена.

– У Кико только одно достоинство. Она – дочь друга моего отца, – ответил Митсури и закинул в рот маринованную сливу. – Так может, ты женишься на О-Цую? Вы знакомы с детства, и рисовые пирожки она готовит лучше всех в деревне, – продолжал насмехаться Синдзабуру. Не говорил, а бабахал, точно камни срывались с гор. Девушка смутилась, не зная, куда деться от таких слов.

– Хм-м-м. – Митсури издал странный звук – смесь удивления и раздражения. – Сын старосты и дочь плотника? Думаешь, мои родители одобрят такой союз? Отец отыщет мне достойную невесту. Например, ту длинноволосую красавицу с оленьими глазами, дочь лекаря, которая живёт в деревне за рекой. – Он на мгновение задумался, посмотрел на погрустневшую О-Цую и ухмыляющегося Синдзабуру и ехидно сказал: – Поступим по-другому. Когда я стану старостой, заставлю вас пожениться и прислуживать в моём доме.

Должность старосты не переходила по наследству, хотя чаще всего бывало, что жители деревни назначали сына на место отца. И уж точно староста не мог заставить кого-либо жениться против собственной воли. Но Митсури попал в точку – ударил по больному, и Синдзабуру, ослеплённый яростью, принял слова друга всерьёз.

– Я лучше буду жрать дерьмо, чем прислуживать тебе! – Синдзабуру решительно вскочил и схватил свой басуто.

Митсури только этого и ждал. Драться с разъярённым другом – сплошное удовольствие. Он поднялся, содрал рубаху и резко отбросил ногой импровизированный стол. Чашки взлетели в воздух и с лязгом упали на плоские камни. Моти шмякнулись на можжевельник. О-Цую испуганно вскрикнула и отбежала к озерцу.

Незримым свидетелем этой беседы была, конечно, Каори, всегдашняя спутница Митсури. Она пряталась в зарослях можжевельника и видела то, чего не замечали другие. Например, что Синдзабуру бросал короткие, полные зависти взгляды на друга и злорадно шутил над возможным браком с уродиной Кико. А ещё Каори подметила, что моти с примятым боком О-Цую отдала Синдзабуру.