Жабы и полуночные совы,

Колдуны и дикие старухи.

И всю ночь звучит зловещий хохот

В коридорах гулких и во храме,

Песни, танцы и тяжелый грохот

Сапогов, подкованных гвоздями.

Но на утро в диком шуме оргий

Слышны крики ужаса и злости.

То идет с мечом святой Георгий,

Что иссечен из слоновой кости.

Видя гневно сдвинутые брови,

Демоны спасаются в испуге,

И наутро видны капли крови

На его серебряной кольчуге.

Н. Гумилев.

18. В. Я. Брюсову

<Париж. 19 сентября/>2 октября <1907 г.>

Дорогой Валерий Яковлевич!

С моей прозой дело как-то не выходит, но зато стихи так и сыпятся. Сегодня посылаю Вам четыре новых. Если Вы захотели бы сохранить что-нибудь для «Весов» или «Столичного утра», то напишите мне об этом, потому что огонь моей предприимчивости еще не погас, и я собираюсь писать все в новые и новые журналы.

В «Русь» я писал недели две тому назад и не получаю никакого ответа, несмотря на приложенную марку. Я решительно не знаю, что мне думать. Я все хвораю, и настроение духа самое мрачное, вот почему я не был до сих пор у Ренэ Гиля. Но я боюсь, что не хватит места для стихов, и поэтому кончаю.

Преданный Вам Н. Гумилев.

P. S. За что меня больше не печатают в числе сотрудников «Весов»? Неужели я изгнан? Тогда почему же Георгий Чулков не написал мне приветственного письма.

Н. Г.

* * *

Дня и ночи перемены

Мы не в силах превозмочь!

Слышишь дальний рев гиены,

Это значит — скоро ночь.

Я несу в мои пустыни

Слезы девичьей тоски,

Вижу звезды, сумрак синий

И сыпучие пески.

Лев свирепый, лев голодный,

Ты сродни опасной мгле,

Бродишь, Богу неугодный,

По встревоженной земле.

Я не скроюсь, я не скроюсь

От грозящего врага,

Я надела алый пояс,

Дорогие жемчуга.

Я украсила брильянтом

Мой венчальный белый ток

И кроваво-красным бантом

Оттенила бледность щек.

Подойди как смерть красивый,

Точно утро молодой,

Потряси густою гривой,

Гривой светло-золотой.

Дай мне вздрогнуть в тяжких лапах,

Ласку смерти приготовь,

Дай услышать страшный запах

Темный, пьяный, как любовь.

Это тело непорочно

И нетронуто людьми,

И его во тьме полночной

Первый ты теперь возьми.

Как куренья дышут травы,

Как невеста, я тиха,

Надо мною взор кровавый

Золотого жениха.

* * *

Улыбнулась и вздохнула,

Догадавшись о покое,

И последний раз взглянула

На цветы и на обои.

Красный шарик уронила

На вино в узорный кубок

И капризно омочила

В нем кораллы нежных губок.

И живая тень румянца

Заменилась тенью белой,

И, как в странной позе танца,

Искривясь, поникло тело.

И чужие миру звуки

Издалека наплывают,

И незримый бисер руки,

Задрожав, перебирают.

На ковре она трепещет,

Точно белая голубка,

А отравленная блещет

Золотая влага кубка.

* * *

(Это стихотворение может служить продолжением предыдущего).

На камине свеча догорала, мигая,

Отвечая дрожаньем случайному звуку,

Он, согнувшись, сидел на полу, размышляя,

Долго ль можно терпеть нестерпимую муку.

Вспоминал о любви, об ушедшей невесте,

Об обрывках давно миновавших событий

И шептал: «О, убейте меня, о, повесьте,

Забросайте камнями, как пса задавите!»

В набегающем ужасе странной разлуки

Ударял себя в грудь, исступленьем объятый,

Но не слушались жалко повисшие руки

И их мускулы дряблые, словно из ваты.

Он молился о смерти... навеки, навеки

Успокоит она, тишиной обнимая,

И забудет он горы, равнины и реки,

Где когда-то она проходила, живая.

Но предателем сзади подкралось раздумье,

И он понял: конец роковой самовластью: