Из Константинополя в Египет Гумилев отправился «окружным» маршрутом, через Кипр и Бейрут в Порт-Саид, откуда была отправлена открытка С. К. Маковскому от 13/26 октября 1910 г. (см. № 92 наст. тома и комментарии к нему). Прямой рейс из Константинополя занимал около 4-х суток, но пароход Гумилева огибал все побережье, делая много остановок, и потому путь до Порт-Саида занял неделю. Десять дней спустя Гумилев отправил открытку Вяч. И. Иванову с видом Порт-Судана и почтовым штемпелем «Шеллал — Хальфа, 5 ноября (23 октября ст. ст. — Ред.) 1910)» (см. № 93 наст. тома и комментарии к нему), а еще через три дня — открытку Е. А. Зноско-Боровскому из Джедды (см. № 94 наст. тома и комментарии к нему). Из этого следует, что в Порт-Саиде Гумилев сошел на берег и далее двенадцать дней двигался сухопутным или речным путем. Скорее всего, из Порт-Саида он сразу же отправился поездом в любимый Каир (ср. «Кто испробовал воду из Нила / Будет вечно стремиться в Каир» (№ 6 в т. II наст. изд.; эту поездку он совершил в обратном направлении в 1909 г.) и там сел на речной пароход по Нилу и поплыл по маршруту Каир — Асуан — Шеллал — Хальфа. Хальфа была связана с Порт-Суданом железной дорогой, и это расстояние поезд преодолевал не более, чем за один день. Приехав в Порт-Судан 25 октября / 7 ноября 1910 г., Гумилев искупался, сходил в кафе и написал открытку Е. А. Зноско-Боровскому, которую он отправил в следующий день, 26 октября / 8 ноября 1910 г., по прибытии в Джедду. Далее — трое суток от Джедды до Джибути, где Гумилев высадился, предположительно, 29 октября / 11 ноября 1910 г., чтобы отправиться по уже отработанной «схеме» через Дыре-Дауа (см. комментарии к №№ 74 и 83 наст. тома) и далее «вглубь страны» — в этот раз уже в столицу, в Аддис-Абебу. О его прибытии туда сообщается в письме А. В. Чемерзиной (она пишет своей матери в Россию), помеченном 19 ноября 1910 г.: «...Сегодня у нас завтракал русский корреспондент «Речи» и журнала «Аполлон» (декадентский) Н. С. Гумилев, приехал изучать абиссинские песни. <...> Он сообщил нам, что приехал одновременно с нашей горничной — женой Дмитрия и заботился о ней, служа ей переводчиком в Джибути и Дире-Дау» (Давидсон. С. 85). Неясно, датирует ли А. В. Чемерзина свои письма по «старому» (русскому) или «новому» (европейскому) стилю, поэтому срок путешествия Гумилева из Джибути в Аддис-Абебу колеблется от недели до трех недель (русская миссия размещалась в нескольких верстах от города, а поскольку он «сопровождал» горничную Чемерзиных, то, очевидно, он нанес им «визит» в первый же день по прибытии или на следующий день). Теоретически и то, и другое возможно, если вспомнить, что и в предыдущем путешествии у Гумилева был альтернатива в выборе средств передвижения (см. комментарии к стр. 17–19 № 77 наст. тома и стр. 3–4 № 80 наст. тома), а здесь он в качестве «спутника горничной» ехал «по прямой», без «туристических остановок», но реальнее кажется вторая, «трехнедельная» версия, без железнодорожного передвижения, караваном («свита Чемерзина», по письмам, которые приводит А. Давидсон, двигалась вообще более месяца (но у них были вынужденные остановки по болезни и большой караван)). Тогда получается, что Гумилев достиг Аддис-Абебы 19 ноября / 2 декабря 1910 г.
В письмах Чемерзиной есть еще два упоминания о собственно пребывании Гумилева в Аддис-Абебе. В письме, помеченном 14-м января 1911 г., она описывает минувшие рождественские праздники в русской миссии, которые отмечали здесь, естественно, по «русскому стилю», т. е. 25 декабря 1910 г. (7 января 1911 г. по «новому стилю», и это позволяет предположить, что датировка данного письма проставлена по европейскому, григорианскому календарю). «Елка у нас была также, привезли деревцо, напоминающее наши елки, украсили свечами громадными да цветами и лентами; в общем было недурно, — пишет Чемерзина. — Зажигали в Сочельник и на Рождество в присутствии доктора <Кохановского> и русского Гумилева...» (Давидсон. С. 85–86). К этим же рождественским дням относится и приведенное выше свидетельство Б. А. Чемерзина о совместном с Гумилевым посещении парадного обеда во дворце негуса, вошедшее в «Труды и дни». Очевидно, Гумилев прибыл в миссию в «русский» сочельник 24 декабря 1910 г. / 6 января 1911 г., «зажигал елку» и праздновал появление «первой звезды», разговляясь вместе с собравшимися там гостями, затем, в рождественское утро, поехал вместе с русским посланником во дворец в Геби, а после — вернулся вместе с ним в миссию, где снова «зажгли елку» и продолжили празднование уже собственно Рождества. Второе упоминание Гумилева у Чемерзиной касается обстоятельств его отъезда из столицы Абиссинии и находится в письме, помеченном 1-м января 1911 года: «...Здесь у нас в Аддис-Абебе проживает временно декадентский поэт Гумилев, окончивший Сорбонну <...> Вероятно, он скоро уезжает через пустыню и Черчер; решил предпринять этот путь, после тысячи самых невероятных проектов. Видимо, он богатый человек, очень воспитанный и приятный в обращении...» (Дависон. С. 85). Дата письма на этот раз, очевидно, «русская», ср. приведенные выше сведения Лукницкого, о том, что «русский Новый год», как и «русское Рождество» Гумилев праздновал в миссии у Чемерзиных, — отсюда и упоминание о поэте в «новогоднем письме» жены посланника. Таким образом, Гумилев покинул Аддис-Абебу после 1/14 января 1911 года. Других упоминаний о нем в письмах Чемерзиной уже нет.
По данным П. Н. Лукницкого (см. выше) Гумилев вернулся из этого путешествия в Петербург «25 марта 1911 г. (или не раньше 19 марта)» (в материалах А. Хейт более категорично — «25 марта (на Благовещенье)» (см.: Хейт. С. 226)). Таким образом на обратный путь у него ушло без малого три месяца. Столь длительный срок — если вспомнить, что ранее дорога из Петербурга в Аддис-Абебу со всеми ее «египетскими» «кругами» и переменами транспорта заняла у него, даже если считать по самому «длительному» хронологическому варианту датировок менее двух месяцев (с 23 сентября по 19 ноября 1910 г. по «старому» стилю), ставит под сомнение версию Лукницкого (со слов Б. А. Чемерзина) об обратном пути Гумилева «из Аддис-Абебы через пустыню и Черчер в Джибути» (см. выше). Это — «прямой путь» в Россию, уже знакомый поэту, и в таком случае он не позже середины февраля 1911 г. был бы дома. Так что можно предположить, что Гумилев возвращался домой не по «проторенной дорожке», а действовал в соответствии с тем «самым невероятным проектом», который он определил еще в сентябрьском письме к Брюсову: «через Абиссинию <...> на озеро Родольфо, оттуда на озеро Виктория и через Момбаз в Европу» (см. № 89 наст. тома). В Момбазе (по современным нормам — Момбасе) в те годы находилось управление Имперской Британской Восточноафриканской компании; это был главный порт Восточноафриканского протектората, а затем колонии Кения. О Момбасе Гумилев писал, уже с дороги, и в письме Маковскому, в котором он попросил выслать «150 или 200 рублей на обратный путь» («Во всяком случае напишите мне туда до востребования, чтобы я знал, чего держаться...» — см. стр. 12–18 № 92 наст. тома). Такое письмо говорит не только о том, что Гумилев не отказался от мысли добраться до Момбасы, но и о том, что он должен был добраться туда, чтобы вообще вернуться в Россию. Вероятно, это было тем более необходимо, что в «Hôtel Berrasse» в Аддис-Абебе он был обокраден (см. выше), — и все же он, по-видимому, покинул абиссинскую столицу, без того, чтобы занять деньги на обратную дорогу у Чемерзиных (ср.: «он богатый человек, очень воспитанный и приятный в обращении...»). Маршрут Гумилева из Аддис-Абебы не поддается точной реконструкции, но так как он вернулся из путешествия 25 марта, то можно сказать, что на пароход в Момбасе он должен был сесть не позже 1 марта (от Момбасы до Джибути около недели плавания; от Джибути до Одессы — порядка двух недель). Следовательно, его «таинственные странствия» продолжались около полутора-двух месяцев — что было вполне достаточно, чтобы добраться до конечной точки или же, по необходимости, до любой точки между Момбасой и озером Виктория. Уже в начале века от озера Виктория до Момбасы, через столицу современной Кении Найроби англичанами была проложена железная дорога с постоянным сообщением. Эта линия железной дороги и была той «финишной ленточкой», которую Гумилев должен был пересечь где-то в конце февраля.
