— Мне иногда снится такое, чего я даже не понимаю.
— От тебя никто не требует, чтобы ты все понимал.
— Но откуда мне тогда знать, что правда, а что нет? Язон расхохотался, пропустил длинную, толстую иглу сквозь кожу и затянул стежок.
— Это твои воспоминания о твоих же снах, о воспоминаниях Юстиции о хранящихся в моей памяти событиях, которые произошли со мной в далеком детстве, проведенном на планете, которая погибла более десяти тысяч лет назад. Чем еще это может быть, если не правдой?
— И с чего мне начать? Язон пожал плечами:
— Мы выбирали не слепое орудие, мы выбирали человека, который изложит нашу историю на бумаге. Начнем сначала, с самого важного.
Сначала? С самого важного? Лэрд быстро перебрал в уме то, что помнил о жизни Язона. Что же здесь важно? С чего начать? Страх и боль — вот что казалось сейчас самым важным Лэрду, ведь в детстве своем он никогда и ничего не боялся и не испытывал боли, не то что сейчас. И важнее всего — первый страх, первая боль, которые Язон пережил, чуть не распрощавшись с жизнью из-за какой-то сданной на «отлично» контрольной работы.
Случилось все на уроке, на котором изучалось движение и энергия звезд. Лишь несколько сотен из всех тринадцатилетних детей Капитолия проявили достаточные способности, чтобы быть допущенными к этой дисциплине. Джэйс наблюдал за задачами, возникающими над его партой, — маленькие звездочки и галактики кружили прямо перед ним, он мог держать в руках целую вселенную. Прямо под звездами возникал текст задания, и Джэйс набрал на клавиатуре ответы.
С подобными задачками Джэйс справлялся без труда. Учился он хорошо, и чем меньше оставалось вопросов, тем увереннее он становился: контрольная работа оказалась не из сложных. Застрял он на самом последнем вопросе. Он был абсолютно не связан с остальными задачами. К такому вопросу Джэйс был не готов. И все же тщательно проанализировав задачу, он подумал, что знает, какой может быть ответ. Он начал расчеты. В конце концов все уперлось в одну-единственную цифру. Вроде бы он знал, какой она должна оказаться, однако понятия не имел, как это доказать. Еще год назад он похвалил бы себя за догадку и без малейших колебаний ввел ответ. Но сейчас все изменилось. У него, появилась возможность проверить собственную правоту.
Он посмотрел на преподавателя. Взгляд Хартмана Торрока блуждал по комнате. Джэйс стал осторожно перестраивать свое сознание. Секунду он привыкал к новому видению мира — возникло ощущение, будто он долго всматривался в какую-то точку перед собой, а потом внезапно перевел взгляд на что-то вдали. Его мысленный взор проник в глубины мозга Хартмана Торрока. Теперь Джэйс различал мысли учителя так ясно, словно сам думал о том же. В данный момент все помыслы преподавателя крутились вокруг женщины, которая поссорилась с ним сегодня утром. Он представлял себе, как ее тело могло бы содрогаться под ним от удовольствия и боли нынче ночью. Им овладевали грязные желания — подчинить ее себе, сделать подобием собственного языка, чтобы говорила она лишь о том, чем думает он, и умолкала, когда того захочет он. Джэйсу Хартман Торрок никогда не нравился, теперь он его просто презирал. Мысли Торрока доставляли мало удовольствия.
Джэйс быстро миновал слой настоящих мыслей Торрока и ловко углубился в дебри невостребованных воспоминаний, разыскивая знания касательно звезд и их движений, перебирая память в поисках значения незнакомой цифры. Все это он проделывал с такой легкостью, словно копался в собственных воспоминаниях. Наконец перед ним возникла точная цифра, вплоть до четырнадцатого знака после запятой. Он извлек ее из мозга Торрока и ввел результат в электронную книжку. Список задач закончился. Контрольная работа выполнена. Он ждал.
Оценка была отличной — он набрал наивысшее число баллов. И все же над партой Джэйса возникло красное мерцание. Это означало, что тест провален. Либо компьютер дал сбой, либо зафиксировал какой-то обман. Торрок с обеспокоенным видом поднялся и поспешил к Джэйсу.
— В чем дело? — осведомился преподаватель.
— Понятия не имею, — ответил Джэйс.
— Сколько баллов ты набрал? — Он взглянул на результат — наивысшая оценка. — Так в чем же дело?
— Понятия не имею, — еще раз повторил Язон. Торрок вернулся к собственному столу. Он что-то тихо бормотал себе под нос. Джэйс, как всегда, принялся считывать его мысли. И в самом деле, ошибся Торрок. Последнего вопроса не должно было быть в контрольной работе. В нем шла речь о тайнах, которых детям не полагалось знать. Торрок написал текст задачи прошлой ночью, намереваясь включить ее в завтрашний экзамен учеников-выпускников. Вместо этого он поставил ее в контрольную работу для начинающего класса. Джэйс вообще не должен был ответить на поставленный вопрос, и уж тем более ответить правильно. Верный ответ означал одно — каким-то образом он исхитрился списать.
«Но откуда он мог списать, у кого спросить? — думал Хартман Торрок. — В этой комнате никто не знал ответа, кроме меня самого! А я даже словом не заикался о задаче».
«Каким-то образом этот мальчишка выкрал у меня правильный ответ, — продолжал думать Торрок. — А подумают-то, что это я ему сказал, что обманул оказанное доверие, что нельзя мне открывать никаких тайн. И меня накажут. Лишат привилегий сомека. Как же этот мальчишка ухитрился узнать ответ? Как он это проделал?»
И тут Торрок вспомнил один весьма и весьма неприятный штришок из биографии Джэйса Вортинга — вспомнил о его отце. «Чего же еще ждать от сына Разумника?! — восторжествовал Торрок. — Он узнал мою тайну, поскольку он истинный сын своего отца».
Джэйс даже вздрогнул, ибо больше всего на свете боялся, что именно так учитель и подумает. Мальчика с детства пугали историями о его отце. Гомер Вортинг, чудовище в человеческом обличье, главарь Восстания Разумников, самый беспощадный и жестокий убийца за всю историю человечества. Он погиб на расстоянии многих световых лет от Капитолия, задолго до того, как мать Джэйса решила зачать ребенка. К тому времени война с Разумниками была закончена. Но и по сей день вся вселенная проклинала и страшилась убежавших расправы Разумников — о них ей напоминала память о восьми миллиардах человек, которых отец Джэйса спалил одной адской вспышкой.
Сначала Разумников никто не трогал. Но вот наступил момент, когда в, казалось бы, бесконечной войне между Империей и Восставшими (или между Узурпаторами и Патриотами — определение зависело от того, на чьей стороне вы находились) обе стороны начали использовать пилотов-телепатов. Последствия этого замысла были воистину кошмарны — люди, не обладающие телепатическими способностями Разумников, быстро оказались не у дел, так что та и другая стороны вскоре осознали, что Разумники, которые могли связываться друг с другом посредством силы мысли, вполне могут объединиться и против Империи, и против Восставших, сместить правительство и завладеть сомеком, а следовательно, и всей бюрократической машиной. В общем, было вынесено решение, что до тех пор, пока обычные люди не будут точно знать, что у Разумников на уме, этим проклятым телепатам не следует, да и просто нельзя доверять космические корабли.
По сути дела, пилоты-Разумники действительно намеревались в скором времени покончить с войной, примирив враждующие стороны. Когда же Империя и Восставшие попытались отстранить Разумников от командования, те сочли, что возможность добиться своего еще вполне реальна. Они захватили суда и объявили, что оба правительства распущены. В ответ Империя и Восставшие на какое-то время объединили свои усилия, дабы каленым железом выжечь телепатов. Сначала пилоты-Разумники только отступали. Даже несмотря на то, что каждого плененного Разумника немедленно убивали, они пытались избежать кровопролития, надеясь вначале на победу, затем — на компромисс, а в самом конце — на милосердие. Однако во вселенной им места не было; Разумники должны были умереть. Гомера загнали в угол, и надежды на бегство у него не оставалось. Тогда-то он и принял решение унести с собой в могилу восемь миллиардов человек.
