Хабаров начал собираться. Тщательно отглаженные брюки, свежая, светлых тонов рубашка, на которую он аккуратно повязал красивый галстук, плотный пиджак из хорошей шерсти, с вошедшей в моду крупной клеткой – он хотел выглядеть эффектно. Этому его научил один старый профессор: «Когда идете на занятия, надевайте самое лучшее». Сколько лет прошло, а Кирилл Борисович неукоснительно следовал этой установке.

Из своей комнаты появилась заспанная жена.

– Гороскоп уже был? – торопливо проговорила она не поздоровавшись. – Или еще рано?

– Нет, ты его пропустила, – холодно ответил Кирилл Борисович, вспоминая прерванный сон.

– Что у Козерогов? – продолжала выпытывать супруга.

– Не объедайтесь на ночь, – съязвил он в ответ. – Ты опять кричала благим матом.

– Извини, как всегда, испугала тебя. Ты же всего боишься…

– В особенности криков ночной совы…

Первый за этот, едва начинавшийся, день обмен любезностями состоялся. Кирилл Борисович называл это «пикировкой», вычитав в юности понравившееся ему словцо у какого-то французского романиста. Он не мог вспомнить имя автора. Кажется, это был Андре Моруа… Следивший за фигурой Кирилл Борисович легко позавтракал. Поспешив удалиться из дома, он на прощание чмокнул в щеку жену, которая привела себя в порядок.

– Good bye my love. – Хабаров имел обыкновение разбавлять свою речь обиходными иностранными словами.

– Ты целуешь воздух, а не меня, – возмутилась супруга.

– Ну что ты, – с деланым недоумением возразил он и посмотрел на себя в зеркало. Улыбнулся своему отражению и был таков…

На улице было темно. Вторую зиму в их городе светало в одиннадцать утра, и все из-за того, что власти распорядились о смене часовых поясов. Люди изнывали от такой нелепости, жаловались на одолевавшую их депрессию и вспоминали «добрым словом» реформаторов. Журналисты, мучившиеся наравне со всеми, нагоняли жути, дескать, плохо доятся коровы и несутся куры. Написать о неважном самочувствии людей, видимо, побаивались. А может быть, об этом следовало читать между строк…

Хабарова обгоняли спешащие по делам прохожие. Сперва это задевало его, но потом он свыкся. С незаметно подкравшимся возрастом куда-то исчезла былая легкость в движениях, зато, успокаивал себя Кирилл Борисович, он научился правильно дышать при ходьбе: вдыхал носом, выдыхал через рот – ровно и ритмично. В молодости он всегда ускорял шаг, когда его нагоняли, сейчас отдавал предпочтение качеству ходьбы, а не ее скорости. И так во всем: качество собственной жизни стало с недавних пор его кредо.

Хабаров находился в возрастной категории 50+, но в это с трудом верилось. Поджарый, подтянутый, он выглядел моложе своих лет. Да и по факту плюс был всего лишь маленьким плюсиком, который можно было не замечать. Во всяком случае, пока.

Его устраивала профессорская должность на кафедре, поэтому он не искал повышения по службе. Будучи молодым, занимался в университете общественной работой, трудился на разных административных должностях, но желаемого удовлетворения не получал. Обязанности были не то что хлопотными, скорее бестолковыми, к тому же они отнимали много времени от науки, а Кирилл Борисович дорожил ею. Кроме того, у него была большая учебная нагрузка, воз которой он тащил с терпением и выносливостью вьючного животного. В перерывах между бесконечными лекциями и семинарами защитил кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию.

Служившие в силовых структурах однокашники периодически привлекали Хабарова консультантом по разным уголовным делам. Однако постоянное напряжение вконец измотало и задергало его. На этом фоне появились признаки болезней. С возникшими проблемами со здоровьем Кирилл Борисович, к счастью, справился, радикально поменяв взгляды на жизнь. Буквально-таки приказал себе не суетиться. Стабильный эмоциональный фон и психологическая устойчивость, которых он осознанно добивался путем нехитрых дыхательных практик и физических тренировок, перестали быть для него отвлеченными абстракциями. Ранние отбой и подъем в одно и то же время, умеренное питание, регулярные пешие прогулки и позитивный настрой, над выработкой которого ему пришлось потрудиться более всего, сделали свое дело. Кирилл Борисович поправился, окреп, обрел второе дыхание.

Полчаса неспешной дороги по свежему воздуху взбодрили профессора, шумно отряхивавшего обувь от снега на ступеньках здания юридического факультета Камского университета, в котором он трудился. После недавнего капитального ремонта оно обрело вполне респектабельный внешний вид. Предъявив пропуск дежурному, Кирилл Борисович поднялся по лестнице на третий этаж. Новые ступеньки, сверкающие перила из нержавейки, ровные стены лестничных маршей – все указывало на качественный ремонт. «Ай, молодец», – одобрительно подумал он о ректоре университета. Тот большую часть своей жизни преподавал диалектический материализм, но, вопреки распространенному мнению о философах как о людях непрактичных и даже со странностями, зарекомендовал себя руководителем крепкой административной и деловой хватки. Он долгое время успешно возглавлял вуз, но теперь на его горизонте замаячили грозовые тучи. Молодое руководство министерства образования – все сплошь выпускники московского инновационного центра «Скопцево» – с подозрением взирало на ректора Камского университета, недавно отметившего свое 65-летие. Это был предельный возраст нахождения в ректорской должности, и потому-то в коллективе упорно гуляли слухи о его предрешенной отставке.

К тому же ректор имел собственное мнение, а по поводу скопцевских управленческих новинок, навязчиво требовавших «внедрения лучших практик стратегического развития вузов», открыто подсмеивался. Трескучий язык свежей поросли министерской бюрократии о «профессиональных компетенциях», «обучающих платформах» и «дискуссионных панелях» его даже не раздражал, а коробил. Может быть, он потому был откровенен в высказываниях, что чувствовал скорый уход на пенсию?

При всем уважении к ректору, Кириллу Борисовичу было ясно, что с такими «взглядами на жизнь» тому не удержаться. Собственное мнение сейчас никого не интересовало, правильным считалось уловить тенденцию, поймать волну или, как выражались скопцевские, – «мэйнстрим». А жаль, ректор мог бы принести еще много пользы, размышлял Хабаров, подходя к кабинету. Правда, осведомленные на факультете люди уверяли, что с ректором обязательно продлят контракт. «Вот увидите», – многозначительно подмигивали они. Дилемма «оставят – не оставят», «продлят – не продлят» стала главной университетской сплетней последних месяцев.

В кабинете кафедры криминалистики Кирилл Борисович нос к носу столкнулся с доцентом Эфировой. Нехорошее начало, молниеносно пронеслось в его голове.

– Доброе утро, профессор, – с долей фривольности поприветствовала она. – Какие новости?

Этот вопрос Дана Васильевна задавала каждому встречному. Кирилл Борисович хорошо понимал его подтекст, означающий желание выудить что-нибудь «горяченькое».

– Какие новости в девять утра?! – кивнув в ответ, сухо заметил он.

К Дане Васильевне он относился ровно, дружбы с ней, однако, не водил, так как едва выносил колючий взгляд ее темных глаз, как ему казалось, прожигающих насквозь. В общении с доцентшей он приспособился смотреть поверх ее испепеляющих очей, глядя на тщательно запудренный эфировский лоб. И только.

Сославшись на занятость, Кирилл Борисович не поддержал разговор. Через пять минут начиналась лекция. Он догадывался, что его ждет полупустая аудитория, так как вольготно чувствовавшие себя старшекурсники, за глаза звавшие его «КэБ», нередко пропускали занятия. А утром и подавно. Одни уже работали, другие спали, третьи опаздывали. Кирилл Борисович решительно вошел в аудиторию и шумно закрыл за собой дверь. Заняв место за кафедрой, буднично поприветствовал лениво привставших со своих мест студентов: «Доброе утро!» В благодушном настроении он порой обращался к ним: «Здравствуйте, мои маленькие друзья!» В минуты раздражения ему хотелось, подражая Остапу Бендеру, громко воскликнуть: «Здравствуй, толстомордая юность!» – но каждый раз благоразумно сдерживался. Шутка была явно грубоватой. Ему, в отличие от «великого комбинатора», ее вряд ли бы простили.