Ведь вот что модные философы заставляют делать свою неизвестную силу, которую между тем лишают смысла!

Сила бессознательная произвела миры, землю, человека, но так что никакой сознательный ум не может сочинить, вообразить лучше, правильнее, ни одной миллионной доли их миниатюры не может прибавить никуда ни одной йоты! Так ли это?

Сила производит из соответственных материалов снег, дождь, гром, изливает лаву, – а каким образом производит она пальму, розу, ананас, кипарис, одарит их разным видом, вкусом, запахом? Как она поселит в сердце симпатию, вызовет смех, извлечет слезы, доставит удовольствие, сделает добро и зло?

Я понимаю, что слепая сила может произвести извержение Везувия, посредством подземного огня, и создать новый остров на море из готового материала, но наши философы хотят, чтоб сила и построила для них и дом на изверженном острове, разделила на несколько этажей с полным комфортом, и развела сад в английском вкусе для их прогулок, и устроила гроты для их оргий!

Все происходит по законам! Такой ответ нисколько не разрешает вопроса, и не удовлетворяет любопытства. Точно – все происходит по законам, но откуда взялись эти законы, с чего начались? Когда? Каким образом? Какою силою? В чем состоят? Как сложились и обнаружились? По очереди? По одиночке! Вместе, суммою? Есть ли пределы для существования этих законов? Чем они держатся и условливаются? Развиваются, или нет? Есть ли пределы развития, или оно бесконечно? Кто, или что может положить пределы развития?

А до законов-то что было?

Закон, законы, все это только слова, как сила и силы, которыми утешается наше невольное невежество, и прикрываются, отстраняются неизбежные вопросы, оставаясь во всей своей силе.

И со всех сторон, куда ни оглянешься, окружены мы вопросами, тайнами и непостижимостями.

Жизнь, Смерть. – О чудесе! Что сие еже о нас бысть таинство!

Что на земле не есть чудо? А на небе?

Какая часть, частица природы, не заключает в себе тайн, пред которыми беспрестанно должен останавливаться пытливый ум, разбирающий иногда по складам какие-нибудь простые или осязательные явления? (1)[21]

Об ограниченности разума[22]

Ничего основного понять нельзя, первые причины остаются в неизвестности, и покрывало с Изиды поднять никто из смертных не был в состоянии. Все науки описывают и объясняют, так или иначе, с грехом пополам, явления наглядные, подлежащие чувствам (или считают себя понимающими), проникают иногда в связь между некоторыми явлениями, но далеко не между всеми, и определяют взаимное действие, о чем, впрочем, не прекращаются споры, доходят иногда до причин, ближайших, то есть пятых, десятых, и наконец пред к первыми становятся в тупик или попадают впросак.

Все философы только что сменяются – круговращение! И что же такое философия, спрашиваешь себя, наконец. Она заикается на первом слове, или начинает предположением, выводит из него следствия, делает заключения, то есть, строит дом на песке, который и стоит только до первого вихря, очищая место другому, такому же скудельному зданию, избушке на курьих ножках. (2)

Во всех системах принимается, предполагается нечто; и на этом нечто строится уже система, следовательно, всякая такая система есть условная. А нет ничего такого сущего, твердого, верного, положительного, что должно бы безусловно принять за основание.

Сколько систем было на свете! И все эти системы сменяются, как сменяются листья каждую осень. Всякий молодец на свой образец. Этого мало: они спорят между собою, и бьют друг друга наповал. Хоть бы начинали так: Кажется мне вот что. Нет, каждый думает, что он нашел истину…

История всех наук представляет одни и те же явления: чем более кто занимается какой бы то ни было наукою, тем яснее видит, пройдя известный путь ее, что он упирается в глухой переулок и тайну. Чем более кто знает, тем яснее понимает, что не знает ничего главного, основного, а знает только поверхностные явления, отношения, условия взаимные влияния. Мы не понимаем вполне даже собственных дел своих, условий своего сочинения, то есть Истории, состоящей из событий человеческой жизни.

Все наши поскудные[23] объяснения, из которых с каждым, если кому удается найти какое, мы носимся, кудахча, как курица, снесшая яйцо; все наши науки, которыми мы так кичимся, в какой пропорции относятся к чудесам мира сего? – (А тот!) – Как пылинка к солнцу, как капля к океану[24]. И есть люди, особенно в наше время, которые бывают очень довольны своими открытиями, и, снеся по яйцу, чаще по болтуну, удостаиваются апофеоза пред рукоплещущей толпою!

Судя по тем малым успехам, как бы, кажется, уму не смириться! Коли он так несостоятелен даже относительно того, с чем он мог бы кое-как справиться, то как же ему топыриться к недосягаемому, и, при сознаваемой ежеминутно невозможности, как ему можно отвергать с дерзостью его существование![25] Щепкой он хочет сдвинуть гору, – не может, – и вместо того, чтоб, отерши с себя пот, сознаться в бессилии, он отрицает и даже произносит хулу[26]: не дерзкая ли это и вместе безрассудная гордость! (3)

Солнце ударило в окно, под которым мне случилось спать. Я проснулся и увидел пред собою столб атомов, кружившихся в пределах его лучей. Иные между ними падали, как звездочки блестящие. Не так ли кишат и вращаются миры в беспредельной вселенной? Что же значит человек в этой бездне? Он обнимает, правда, своею мыслию, летает над всеми мириадами миров, но оборотится на себя и не находит ни единого слова в объяснение своей сущности, чувствует только свое ничтожество. Но не в этом ли чувстве и заключается его величие? При всем могуществе, в сознании ничтожества, в смирении!

Науки должны бы, подходя к первым причинам, к причине причин, к завесе, отделяющей Святая Святых, восклицать: Двери, двери! Премудростию вонмем! (4)

(Удивительная способность человека, отвергая все высшее, веровать в собственные догадки и фантазии, и довольствоваться ими; отрицать все[27]; съехавши на нет, успокаиваться, да и других успокаивать, даже негодовать, зачем не успокаиваются!)

Все чудеса эти мы должны допускать, признавать, принимать, comme faits accomplis[28], потому что они перед нами, около нас, у нас, в нас. И человек не может не чувствовать пред ними благоговения, если он еще не одеревенел, не окаменел, не ожесточился, не сроднился задним числом с своим Дарвиновым прародителем, подобно нашим несчастным аки-философам. Ум человеческий должен преклониться пред этою премудростию и непостижимостью со страхом! (5)

Не такой ли страх (Божий) древний Соломон почитал началом премудрости?

Мудрейшие люди на свете были всегда убеждены в ограниченности разума, и сознавались в своем невежестве!.. Я знаю, что ничего не знаю, говорил Сократ. Другой мудрец сказал даже: ничего нельзя узнать, ничему нельзя научиться, ни в чем нельзя удостовериться: чувства ограничены, разум слаб, жизнь коротка. (6)

Что же остается делать человеку, спросили бы мы его? Он, разумеется, отвечал бы: не знаю[29].

Настоящий материалист, знакомый вполне с миром материи, должен бы быть самым благочестивым человеком; по преимуществу он должен бы, кажется, делаться самым пламенным идеалистом!

И гений науки положительной, Ньютон, снимает действительно шляпу, произнося имя Божие. (7)