Литмир - Электронная Библиотека

Георгий Давидович Паксютов

Белый Волк

Посвящается людям, которые, как великий поэт Новалис,

больны муковисцидозом.

Наш… народ привык молиться вольно, на свободе, в священных рощах, наполненных светлыми духами.

Л.А. Чарская «Грозная дружина. Повесть о покорении Сибири»

Мастер и господин!

Ты, мой учитель!

В каком далеке

Ты остался?

Ф. Гельдерлин «Единственный» (пер. с нем. В.Г. Куприянова)

© Паксютов Г.Д., 2023

© ООО «Издательство «Вече», 2023

Глава первая

Память о былом

1

В детские годы мне часто казалось, что я могу в мыслях подняться к небу. В такие моменты мне бывало и покойно, и радостно. Кажется, я не спал, но и не уверен, что бодрствовал. Как это было? Я ощущал себя, как некую точку, взлетающую все выше и выше, в самую густую, сокровенную синеву. Звезды встречали меня приветливо, всегда светлые, всегда одинаковые. На самой вершине я замирал, словно у ворот – незримых, но осязаемых. Потом дверь распахивалась, и я чувствовал, что меня принимает в объятия кто-то теплый и сильный – Отец-Небо. Когда разучился летать, я не помню – наверное, уже подростком.

Но я начал не по порядку. Надо сперва поведать о том, откуда я взялся, как появился на этот свет.

Мой отец пришел в нашу деревню в самый холодный месяц самой лютой зимы из всех, что остались в памяти стариков. У него была необычайно белая кожа – поэтому сначала его приняли за блуждающего духа или призрак. Он подошел к нашим жилищам с улыбкой на лице и стоял молча, ведь на человеческом языке говорить не умел. Его тело била крупная дрожь. Он умирал.

Килим, уже тогда бывший у нас самым старым, рассудил, что при такой погоде нельзя и призраку отказывать в гостеприимстве. Он пустил отца в свою землянку, положил возле печи и укрыл медвежьей шкурой.

Посмотреть на чудного гостя сбежалось множество девушек, среди них – и моя мама. Килим сказал им:

– Это от холода он так побелел. Человек он, а не дух. А значит, наверно, умрет.

Но мой отец не умер. Под тяжелой шкурой он пролежал три дня в беспамятстве, иногда ему силой вливали в рот теплое питье. Наконец он пришел в себя и был уже совершенно здоров.

То, что в пору частых буранов одинокий, пеший путник вообще до нас добрался, преодолев изрядный путь от ближайшего очага и не сбившись с дороги, само по себе было чудом. Но зачем и откуда он пришел? Килим долго пытался у него это выспросить, перешел даже на татарский язык, который выучил много лет назад в далеком краю. Тут гость его понял и сумел кое-как объясниться. Килим решил, что до конца холодов его надлежит оставить здесь.

Отец остался, но на больший срок. Весной он взял мою маму в жены. Через десять месяцев родился я.

Не то чтобы эти десять месяцев пролетели для них как один день. Были трудности, было всякое, но любили друг друга – тогда. Пока я не увидел свет, маме нравилось в отце решительно все. Нравилась его светлая кожа. «От тебя и пахнет молочком», – говорила она ему.

Как он выучился ее понимать? Килим взялся его обучить человеческому языку, пользуясь для объяснения татарскими словами и жестами. Отец кое-как запоминал; родным же его языком был не татарский, а еще другой, третий. Что до общения с мамой, ему и не нужны были слова, хватало взгляда, прикосновения.

– Туговат, но к обучению не вполне бездарен, – по завершении одного из первых уроков Килим сказал другим старейшинам про моего папу.

В первый же день, придя в себя после забытья, отец подарил маме ленточку из красного атласа, бывшую у него с собой – сущая безделица. Она пришла в совершенный восторг и дорогую для себя вещь спрятала у сердца – не украсила ей волосы, чтобы другие девушки не видели, не позавидовали. На следующий день она снова явилась, принесла пищу ему, еще слабому, а потом сидела рядом с ним, держа за руку. Когда он окреп, а заодно запомнил несколько наших слов, они стали часто прохаживаться вдвоем.

С каждым новым днем чужеземец и его избранница проводили вместе все больше времени. О чем они шептались, что делали в минуты, когда их никто не видел? – для мамы эти воспоминания впоследствии были и отрадой, и мучением.

Глядя на них, Килим беспокоился, но и радовался невольно их счастью. К тому же у нас исстари так заведено – если одинокий путешественник сумеет к дальнему селению через снега добраться, то его надо приветить по-княжески, и уж раз одна из молодых красавиц ему глянулась, то не след перечить их любви. От сильного мужчины ведь и дети сильные родятся. Но что делать, если прихожий гость – не из Народа, да и, сказать по правде, на человека не совсем похож?

Когда отец овладел нашим языком так, что поравнялся в этом хотя бы с неразумными детьми, Килим принял решение:

– Нужно дать ему имя.

Задумка была неожиданная, и Килим долго обсуждал ее с остальными старейшинами. Подходящий случай, впрочем, выпал совсем скоро, и это сочли благоприятным знаком.

Один древний дедушка, немощный, но всеми любимый, слег с болезнью, от которой не ожидал поправиться. Толком не предупредив, что произойдет, Килим пригласил отца прийти к этому старику. Вопреки обычаю – своевольная была – туда пробралась и моя мама.

Умирающий лежал на теплой постели. В его доме, кроме отца, Килима, нескольких других старейшин и наблюдавшей с некоторого отдаления мамы, находился еще один человек. Он не был знаком отцу. Его темно-серая кожа была морщинистой, глаза – усталыми, но волосы пока не тронула седина; белобородые мужи держались с ним, как со старшим себя. Его одежду голубого цвета украшали вышитые узоры. Отец подумал, что перед ним местный князь – ведь и Килим заговорил с ним, начав с уважительного поклона.

«Князь» выслушал Килима внимательно, бросил долгий взгляд на отца, затем присел возле больного. Наклонившись к нему, коротко о чем-то спросил. Больной не ответил – был уже не в себе. Князь, этого и ожидавший, кивнул Килиму и вдруг заговорил громче, нараспев. Отец ничего не разбирал из его слов. Говоривший начал раскачиваться, то выгибая туловище вперед, то откидываясь назад. Его голос становился громче, слова лились беспорядочно, будто прорвав некую плотину; глаза загорелись неистово. Старейшины не двигались и молча смотрели.

Странный князь, почти уже перешедший на крик, остановил свою дикую речь так же резко, как начал. Он тяжело дышал, с его лба стекал пот; он сам словно разом уменьшился в размерах. Мама подбежала к нему и подала чашу с прохладной водой. Осушив чашу одним глотком и отдышавшись, князь негромко заговорил с Килимом.

Лицо Килима просветлело. Обернувшись к моему отцу, он сказал ему:

– Шаман говорит, что дедушка согласился отдать тебе свое имя. Теперь тебя зовут Ирико.

Услышав эти слова, отец вздрогнул, но затем опомнился и в знак благодарности низко поклонился.

Той же ночью старый Ирико умер.

Позже отец и мама остались наедине. Новый Ирико не мог нарадоваться: она глядела на него так ласково, так приязненно! Не устояв перед ее взглядом и улыбкой, отец не сдержался и поцеловал девушку сперва в щеку, потом в губы, ощутил их пьянящий вкус, но все же опять овладел собой, отстранился. Мама совсем не рассердилась. Только спросила немного погодя:

– Почему, когда тебе подарили имя, ты на мгновение не то опечалился, но то испугался? Или мне показалось?

Поколебавшись, отец ответил:

– Я ведь прежде не говорил тебе, какое было мое прежнее имя…

– Нет, – улыбнулась мама. – Ты представлялся разными прозвищами – я понимаю, в шутку.

– В прежней жизни меня звали Ильей, – проговорил отец серьезно. – Илья, Илюша. «Ирико» звучит похоже. Не ожидал такого услышать.

Теперь, когда у отца-Ирико появилось настоящее имя, у него имелась и человеческая душа, пусть даже он не родился среди нас. А значит, его желанию взять маму в жены не было препятствий. Мудрый Килим сам соединил их руки и выслушал брачные обеты.

1
{"b":"883905","o":1}