Так или иначе, их компании это было на руку. Охранников ночного покоя – невыспавшихся, а оттого злых стражей с факелами и топорами – было в разы меньше, чем положено для такого имения. Внутри же, насколько было видно, царил покой. За половину ночи – ни разу ни искорки от самой малой свечи. Нужно лишь дождаться рассвета, пересчитать слуг, снующих по утренним делам, и вернуться сюда следующей ночью еще раз, для надежности.
– Эй, Воесил, – раздосадованно прошептали сзади. Покрытый инеем, кое-как свернувшийся в клубок, с красной от мороза рожей, Ратибор больше походил на брошенного котенка, чем на планирующего налет вора. – Очень уж холодно! Пальцы не гнутся! Пошли, а?
– Да погоди ты, – отмахнулся он.
– П-пошли скорее. Нечего тут торчать больше!
Верхушек деревьев коснулась заря. Выжженное морозом небо вдруг посветлело, а затем из-за блестящих тонкой наледью сосен показалось алое солнце. Природа постепенно оживала от неожиданно неприветливой ночи: послышались осторожные скромные трели лесных птиц; внизу, кажется, зашевелилась просевшая от снега трава; недалекая деревня отозвалась криками петухов, затем собачьим гомоном и стуком ставней. Лишь курень так и остался стоять недвижимым. Стражники, макнув шипящие факелы в ведра, собирали пожитки и готовились смениться. Кажется, у ворот их ждало вдвое меньше охранников. Но даже это было удивительно, учитывая малую населенность деревень. Будто бы весь край собирался мужчинами, чтобы нести службу.
– Ч-что д-думаешь, В-воесил? – чуть громче нужного спросил Ратибор, дернувшись и осыпав на себя ледяную пыль.
Он поднял глаза на серое небо. Ночь миновала, и в вышине уже меркла полоса священного огня, не в силах бороться со светом солнца. Извечное знамение, что за всеми твоими поступками наблюдают боги. Суровые, но справедливые, они неустанно озаряют небосклон, напоминая людям о своей воле. Днем, конечно, огонь их пламени немного тускнеет, но и людям при белом дне куда реже необходимо напоминание, что творить дурные дела нехорошо.
Воесил поежился, но совсем не от холода, и поспешил отвернуться, прикрыть голову окаменевшим капюшоном. Он проклинал себя за преступления перед ликом предков, но ничего не мог поделать. Чтобы продолжать двигаться к первому берегу, ему нужны были деньги. И заработать иначе вечным странникам было невозможно. Во всяком случае, они никогда никого не убивали из корысти и подлости, лишь ради защиты.
– Думаю, что-то странное. Будто бы нет никого. Может, хозяин в отъезде? Тогда никто не заметит пропажи еще очень долго, можно остановиться неподалеку, прежде чем уезжать.
– Я п-про другое. Х-хватит-т, а? – бесцветный голос Ратибора выдавал смирение в усталости. – Пошли?
Первые капли упали наземь. Наледь начинала таять. Оставаться дольше было совсем нельзя.
– Пошли, – согласился Воесил. – Медленнее, не хватай ветки зазря. За версту видно!
Колючие заросли зашелестели, царапая и нещадно хлеща чужаков по мордам. Когда все кончилось и они вдруг оказались на проселочной дороге, петляющей по подлеску едва ли кто-нибудь смог бы различить в куче налипшего мусора, грязи и веток силуэт живого человека. Теперь вернуться в лагерь, к остальным, и после сытного – и горячего! – завтрака рассказать об увиденном.
Лагерь встретил их всеобщим унынием, ставшим привычным в последние недели. Неудачи одна за другой сыпались на них во всех начинаниях, а маленькие, но ежедневные невзгоды уже перестали вызывать хоть какое-нибудь негодование. Если кто-то уходил в лес собрать хворост, то непременно начинал блуждать буквально среди трех деревьев. Любые колодцы и ключи, встречаемые по пути, оказывались отравленными или закисшими. Вместо дичи им попадались издохшие от старости белки, а грибные поляны сплошь покрывали поганки. Костер, с большим трудом разожженный после многих часов попыток, приходилось тотчас тушить, потому что неподалеку вдруг слышалось нервное ржание коней патрульных – даже вдали от дорог!
Голод и тоска давно стали привычными спутниками. Будто еще один брат в их маленькой семье, невезение незримо преследовало их по пятам, выедая последнюю кашу из мисок и подтачивая бурдюки с водой. Даже несмотря на старания истово верующего Яролика, на каждом привале собиравшего крохи по мешкам для жертвенника богам, удача упорно скрывалась от них за следующим, новым поворотом.
Поэтому новость о полупустой, но ухоженной курии отсутствующего рубаки, чьи предки когда-то покорили этот дикий край и, пролив немало крови и пота, вдруг обнаружили себя настоящими тиунами на службе князя, невероятно будоражила. Но вместе с этим пришел и страх очередной неудачи. Самая захудалая добыча, пусть даже черствый хлеб из котомки лоточника, казалась невообразимо сложной. Многие тотчас поникли, едва услышав об охране, некоторые даже отсели от общего костра на свои затертые лежанки, махнув рукой на все.
– Я вам говорю, – с набитым ртом твердил Ратибор. Как ночному лазутчику ему полагался самый жирный кусок, каковым сегодня были перетертые в кашицу кора деревьев и, кажется, плесневелое зерно. – Нам это по силам. Просто приди и возьми. Дом точно пустой, вообще никого! И приготовлений нет – значит, не скоро вернется хозяин. Точно не в эту ночь. Надо брать сейчас. Сколько сможем вынести. И рвать когти!
– И в какой, говоришь, урочный час они в стражу? – настойчиво повторил Млад. Несмотря на юный даже по меркам разбойников возраст, он всегда старался узнать как можно подробнее о предстоящем деле, выпытывая подробности так, будто бы действительно мог повлиять хоть на что-нибудь. Должно быть, то сказывалось влияние въедливого Руна – немногая польза за всю жизнь, что он сумел, хоть и случайно, принести другому.
– С солнцем. И одна пересменка, когда луна клонится к той стороне.
– Отлично, – сказал Млад коротко. – Я справлюсь.
– Что? – раздалось хором. – Куда тебе! Будешь делать как скажут. Усек?
– Но Рун сказал…
Сам Рун сидел поближе к костру. В пустых глазах плясало пламя. Кривой рот, как плохо заживший шрам, беззвучно шевелился. В руках вертелся длинный нож с крючком, каким обычно вспарывают дичь и снимают шкуру. Но едва ли железо в его руках знало вкус иной крови, нежели человеческой. Рун казался необычайно тихим и спокойным, будто происходившее вокруг совершенно не занимало его и, даже напротив, мешало думать о чем-то великом и священном.
– Так, – прокашлялся Воесил, решив воспользоваться молчанием самого неприятного человека в их братии. – Я насчитал две дюжины факелов. И еще наверняка на смену есть, там у самых ворот пристройки, как раз для коней и дружины. Дом, кажется, пустой. Богатый, Рати правильно заметил. Не слишком, чтобы занимать погоню за нами, но и далеко не безделица. Набьем мешки до отказа, это точно. И пропажи не заметят какое-то время, успеем далеко уйти. Думаю, вниз по реке пойдем дальше. Ну, делаем?
– Да, ты как всегда прав, Воесил, – важно добавил Яролик. Его благодушное настроение, как и уверенность в успехе, отражалось широкой улыбкой. – Я уже поднес дары лешему, чтобы он указал нам нужный путь. Осталось уповать на помощь истинного хозяина этой земли!
Ободрение на лицах братьев было лучшей наградой. Кажется, даже небо стало светлее, а накрапывавший дождь, мешавший все в серую слякоть, будто бы стал потише. Люди стали робко поднимать руки, озираясь на других, словно не веря в происходящее, – слишком много прошло времени с последнего собрания, и маленькое вече, в грязи и холоде, полушепотом, казалось торжественным и великим. Почти как клятва самим богам.
– Ага, – сухо произнес Рун, впервые подав голос за долгие дни. Он грянул февральским громом. – А скажи мне, добрый друг, что ты будешь делать, когда нас схватят?
Поднятые было руки медленно опустились. Никто не посмел перечить Руну, впрочем как и всегда. Известный горлорез и убийца, он чудом прибился к их компании и успел стать своим, но между тем репутация душегуба и подчеркнутая нелюдимость делали свое дело. Когда все устраивались на ночлег, он уходил в темень леса и не возвращался до рассвета. Стоило группе приблизиться к дороге, как тот начинал кутать лицо и рычать на каждого встречного, не оставляя и шанса притвориться странствующими кметами. Но более всего вселяло ужас нежелание Руна оказаться в лучах благостного Ирия. Будто самим богам было противно его существование.
