В следующие несколько недель после того, как я решил уволиться с должности штатного профессора, я пытался при помощи слова выгорание объяснить болезненный страх, который испытывал перед работой. Будучи ученым до мозга костей, весь семестр перед увольнением я провел изучая статьи на эту тему, чтобы разобраться в собственной жизни. Я постоянно встречал имя Кристины Маслах, психолога из Калифорнийского университета в Беркли. В подвале аутентичной, не знавшей ремонта с середины прошлого века библиотеки колледжа хранился экземпляр ее книги с громким названием «Выгорание: Цена заботы» (Burnout: The Cost of Caring), которую я прочел.

Мне показалось, что Маслах описала мою профессиональную карьеру. Книга посвящена представителям помогающих профессий – консультантам, соцработникам, сотрудникам полиции и исправительных учреждений, а также моим коллегам – учителям. Маслах считает, что столкнувшиеся с выгоранием люди стремятся к идеалу. «Благородные идеалы становятся проблемой для работника, если он руководствуется в своей деятельности только ими, – пишет она. – Потому что тогда, как бы усердно человек ни трудился, каждый его рабочий день обречен на провал»{9}.

Маслах признает, как важно, чтобы работа удовлетворяла психологические потребности. «Работник, которому недостает близости в семье или в кругу друзей, гораздо больше зависит от одобрения клиентов и коллег»{10}. Безусловно, так было и у меня. Когда я был больше всего загружен на работе, жена жила в 300 километрах от меня. Мы оба находились вдали от родителей, братьев и сестер. Я дружил только с коллегами; во время встреч мы часто жаловались друг другу на работу. Постоянное отсутствие интереса со стороны студентов я воспринимал как оскорбление всего, что имело для меня ценность.

Читая работу Маслах, я чувствовал, что меня понимают. Ее книга была наполнена сочувствием к выгоревшим работникам, которые были предметом изучения для нее и ее команды. Она не обвиняла нас в том, что мы несчастны, и хвалила за стремление к идеалу. Полагая, что нам нужно быть более честными с самими собой и признавать непростую реальность профессии, она при этом не считала нас неадекватными – скорее недостаточно подготовленными к решению профессиональных задач{11}. С этим соглашаются Айала Пайнс и Эллиот Аронсон, которые периодически работают вместе с Маслах. Они обнаружили, что людям легче, когда у их страданий есть определение – так они знают, что это не «с ними что-то не так»{12}. Как утверждают Маслах и Майкл Лейтер в книге 1997 г. «Вся правда о выгорании» (The Truth About Burnout), которую я всю исчеркал пометками в последние недели работы в университете, причина крылась в институтах, а не в отдельно взятых людях. «Выгорание – проблема не людей самих по себе, а социальной среды, в которой они работают, – считают они. – Когда на рабочем месте не хватает человечности, повышается риск выгорания, которое обходится очень дорого»{13}.

Отдельные люди не виноваты в том, что выгорают, однако они ощущают негативные последствия. Маслах определяет выгорание как трехмерную структуру: эмоциональное истощение, циничность (ее иногда называют деперсонализацией) и ощущение неэффективности или отсутствия достижений{14}. Вы выгорели, если вам постоянно не хватает сил (эмоциональное истощение), если вы воспринимаете клиентов или студентов как проблему, а не как людей, которым нужна помощь (деперсонализация, или циничность), и если вы чувствуете, что ваша работа бессмысленна (отсутствие достижений). Все это я ощущал крайне остро. Просыпался уставшим и с ужасом думал о предстоящей работе. Всеми силами пытался скрыть разочарование в студентах и администрации университета, которые не ценили мои усилия. Мне казалось, что мой талант пропадает зря. Студенты не хотели учиться. Моя работа оказалась бесполезной.

В моем переживании выгорания крылась глубокая ирония, «жестокий оптимизм», если пользоваться терминологией литературного критика Лорен Берлант. Жестокий оптимизм – это «когда объект, который привлек ваше внимание, препятствует достижению той цели, которая привела вас к нему изначально»{15}. В своей карьере я стремился добиться значимых результатов – научиться самому, научить других, внести вклад в науку, но эта погоня вымотала меня, сделала циничным и погрузила в отчаяние. Это и мешало мне достичь моих целей.

Продолжая читать о том состоянии, которое я обнаружил у себя, по сноскам я переходил от одной работы к другой, третьей, пятой. В большинстве из них упоминался «Опросник профессионального выгорания» – психометрический тест, разработанный Кристиной Маслах и ставший золотым стандартом в исследовании выгорания. Я решил пройти версию, которую создали специально для педагогов. Тест стоил $15, проходился онлайн и занимал всего пять минут – небольшая плата за научное подтверждение моего выгорания. В анкете было 22 вопроса о том, как часто я испытываю те или иные чувства по отношению к работе и студентам. «После работы я чувствую себя как выжатый лимон» (показатель эмоционального истощения); «в последнее время я стал равнодушнее к студентам» (показатель деперсонализации или циничности) и «после работы со студентами я чувствую воодушевление» (показатель персональных достижений и эффективности). Я отвечал честно, но боялся «завалить» тест: если вдруг оказалось бы, что у меня нет выгорания, то пришлось бы дальше искать, что перечеркнуло мою карьеру и почти разрушило мою жизнь.

Тест я сдал с отличием: 98 % эмоционального истощения и 17 % персональных достижений. Это означало, что я оказался среди наиболее эмоционально опустошенных педагогов, которые прошли тест, и был менее эффективен, чем пять из шести опрошенных. (Персональные достижения измеряются по обратной шкале: чем ниже результат, тем выше ощущение неэффективности.) К своему удивлению, я набрал всего 44 % по шкале деперсонализации – немного ниже среднего, но, по мнению некоторых исследователей, все равно достаточно много. И все же: циничность на уровне ниже среднего? Если даже я ночами писал длинные злобные послания всем факультетам, то что же тогда делали настоящие циники? В любом случае показатели истощения просто зашкаливали. Как человек, который привык ценить стандартизированные тесты, я гордился собой – прямо как после получения баллов GRE[5] для поступления в аспирантуру.

Наличие исследований, которые я читал, и теста на три измерения выгорания означало, что не один я столкнулся с подобной проблемой. Так сколько работников выгорело? Каковы их ощущения? Как у меня? Или отличаются? Ответить на эти вопросы сложнее, чем вы думаете, но ответы напрямую связаны с противоречивым отношением к выгоранию в нашей культуре.

Безусловно, выгорание является предметом широкой общественной дискуссии. Судя по тому, что о нем пишут на популярных сайтах, в журналах и профессиональных изданиях, ему подвержены представители всех сфер деятельности. Пока писал книгу, я получал ежедневную рассылку об опубликованных в интернете статьях на эту тему. В каждом письме было несколько десятков ссылок. Каждый день появлялись новые истории врачей, медсестер, учителей, родителей, стоматологов, полицейских, экоактивистов, охранников кампуса, адвокатов, нейрохирургов, сотрудников служб безопасности, игроков в теннис, студентов магистратуры, библиотекарей, музыкантов, фрилансеров, волонтеров и даже комика Дейва Шаппелла.