Грибоедов оживляется, как всегда при ясных планах, и быстро прохаживается, потирая руки. И вновь останавливается напротив – глядя в глаза друга юности как в источник своей уверенности и силы:
– Пестель… Пестель… Ужели усомнился? Вот так и я давеча. Из Петербурга выезжал с решимостью Диего, испанского Наполеона, но наши дали, тряские дороги плодят сомнения… Коль царь и палены его все планы наши знают, но никого не забирают, то… Они готовятся! Иль уже готовы, и только повод нужен им! Как важно их опередить! Пётр Муханов готов хоть завтра на Кавказ, к Ермолову, чтобы и там были готовы… Я буду в Крыму, в Херсонских военных поселениях, надеюсь там застанет меня весть о… подвиге. Как нам нужны сейчас решимость и единство!..
Собеседники вновь напряженно вглядываются друг в друга. Ум одного любуется волею к мщению другого – она видна за мягкими чертами лица. Другой видит лишь свое отражение как монолита среди сомнений и колебаний.
– А мне это уже не нужно, Саша. Они сильнее – тем смелее должны быть мы. У них злой умысел, коварство – у нас лишь чувство к родине… И потому так сладко пасть за честь державы – как на дуэли с самим нечистым духом. Вот моя рука – ваши ожидания будут не напрасны на Кавказе!..
* * *
Когда Грибоедов и Муравьёв-Апостол вернулись в большую комнату, там уже было новое лицо – Матвей Иванович Муравьёв-Апостол, старший брат Сергея, майор Полтавского пехотного полка. Он с явным нетерпением ожидал окончания беседы с петербургским гостем, и лишь только открылась дверь, тут же подошел и, холодно приветствуя, стал высказывать свои возражения:
– Серёжа, что же это?! Если Ермолов двинется, будет война большая, брат на брата… Свой «Катахезис православного» забыл? Нельзя в России восстановить свободу без восстановленья веры – сколько говорено об этом! Русский жаждет веры больше, чем свободы! Чтоб было всё по-божьему…
– Умница! – И, обняв брата, Сергей весело посмотрел на остальных. – Но такого шанса у России может и не быть! Республика Грибоедова-Ермолова – это соборность, та соборность, что украшает и делает Христовой нашу церковь. Что носы повесили?
Грибоедов подошел к Матвею, которого тоже знал когда-то хорошо, и спросил негромко:
– Что, сомнения давят, Мати? Понимаю… – и добавил свое пояснение, прозвучавшее жестко, почти отчужденно: – Солдат не пойдет за вами, и народ вас не заметит, сколь ни взывай ко Христу! Но за Ермоловым поднимутся и мертвые. Нас сотня? Две? Тысяча? Но без Ермолова мы просто смелые ребята, а этого мало, чтобы судьбу России у Антихриста отнять…
3. Сёстры – образ России, которому не изменить
Грибоедов ехал в Бердичев в хорошем настроении. Нет, камень с души не свалился после встреч с южанами, но уже не давил безысходностью и обреченностью. И погода! Что за чудо это украинское лето, особенно в самом начале! Природа собрала все краски, всю мягкость и нежность и расцветшую милость земную и клала их к ногам человека, заставляя его остановиться, оглянуться и воскликнуть: «Господи, за что нам такая благодать!» Вот и наш петербургский вояжер не раз останавливал коляску, выходил из нее и проходил то на луг, то на околицу придорожного сельца и крутил головой, вдыхал, смахивал слезу восторга – и одному Богу известно, какие мелодии рождались в его сердце, отзывчивом на красоту и гармонию.
Он ехал инкогнито в сопровождении только одного нижнего чина, одетого в гражданское платье. Но чем ближе подъезжал, тем больше задумывался о деле, о смысле предстоящих встреч. Он и вправду хорошо знал Павла Ивановича Пестеля. В юные годы они отдали дань моде: оба состояли в масонской ложе «Соединенные друзья» – «Dasamis reunis». Его, Грибоедова, как заядлого университетского театрала, привлекла обрядовая сторона действа, содержательная же вызывала больше улыбку. Павла, помнится, наоборот, он даже достиг некоей степени в ложе… А в ней отметилось немало золотой поросли аристократии: князья Павел Лопухин, Сергей Волконский, Илья Долгорукий, Сергей Трубецкой… Привлекли туда и подающих большие надежды Петра Чаадаева, того же Матвея Муравьёва-Апостола… Блестящую карьеру из них сделал потом лишь Александр Бенкендорф. Поветрие масонства улетучилось для многих, как призрачный дым младых лет, оставив только смутное представление о «высоких целях служения братству» и как милое воспоминание о совместном времяпрепровождении.
Пестель во время недавнего приезда в Санкт-Петербург оставил о себе двоякое впечатление. Он несомненно глубже многих понимает необходимость решительных преобразований России, рискует и трудится для их подготовки. Но… Зачем же так заостряет противоречия там, где можно и нужно искать согласия? Почему так настаивал на отсрочке выступления? Хотя всем, кроме Трубецкого, понятно, что промедление опасно. Грибоедов теперь не мог бы с уверенностью сказать, что означали для Пестеля бремя руководителя Южного тайного общества и великий труд над «Русской правдой» – жажду доставить пользу любой ценой или только желание утвердить свой необыкновенный ум и железную твердость характера… В том и в другом он достиг авторитета непререкаемого – все сходились во мнении, что по приказу командира Уланского полка многие бригады на юге поднялись бы в одночасье. Если бы это сочетать со всенародной славой Ермолова! А «Русская правда» Пестеля – это же прорыв в будущее! Если ее основные элементы не будут воплощены сейчас, аукнется России большими бедами потом…
Но как убедить Пестеля быть готовым выступить совместно с Ермоловым уже в этом году, уже в сентябре? Раскрыть планы Сергея в Белой Церкви нельзя – он мог бы счесть это за восстание внутри тайного общества…
С Луниным проще, хотя с ним-то Грибоедов почти незнаком. Но Лунин – полный единомышленник Муравьёва-Апостола, и доподлинно известно, как ненавидит он крепостное право, абсолютизм и самовластие, считая их анахронизмом, калечащим судьбы людей и страны. Его мысли и высказывания, изобличающие бездарность правительства, преданного лично царю, а не народу, передавались в обществе из уст в уста. Да, Лунин старше многих из них, он в том возрасте, когда расчет берёт верх над эмоциями. Спохватившись после свободолюбивой молодости, он поздно возобновил военную карьеру, его ровесники давно генералы. Но его способности, отчаянная храбрость пришлись по вкусу цесаревичу – великому князю Константину, брату императора, наместнику в Польше. Произвел в подполковники, взял в адъютанты – успех несомненный для человека с великой славой лихача и куражира… Но соблазны Варшавы! Они известны – там тихая и сытая придворная жизнь и можно легко забыть о грезящей мятежом России. Возможно, срок – сентябрь 1825 года – и Лунина поставит в тупик. Говорят, он сблизился с молодой польской графиней Потоцкой, ревностной католичкой, и сам стал католиком. Слияние аристократий славянских народов – в Республике бы это только приветствовалось… Но как до нее дорасти, если все заняты больше собой, своими амбициями?..
И всё же Сергей Муравьёв-Апостол, хорошо зная Лунина, настаивал, что тот поможет убедить Пестеля. Только на это и рассчитывал Грибоедов, предвкушая много новых впечатлений.
Киевская губерния, г. Бердичев
12 июня 1825 года
И он не ошибся. О, Бердичев! – небольшой городок в сотне километров от Киева. Бердичевская ярмарка ничем не уступала известной Сорочинской. Наоборот, близость Польши, а значит, и обилие товаров из Европы делали ее изобильной и щедрой. Мадьяры, венгры и цыгане тоже ехали сюда, и местное население из малороссов, евреев и поляков тоже старалось дать этому событию незабываемый колорит. Скрипичные состязания, народные пляски и пиво – о! щирое жидовское пиво и легкое вино! – они наполняли душу искренним весельем! И если случались выгодные покупки – что еще нужно для настоящего праздника и счастья.
Только во второй половине дня столичного гостя, уже изрядно уставшего от ярмарки, провожатые, не раз убедившиеся в отсутствии слежки, привели в тихое место. Это была задняя комнатка в пивной старого жида Шустени. Уютная, со вкусом обставленная, она дарила покоем, хотя стены дряхлого зданьица и наглухо закрытое окно мало защищали от гула, производимого огромным скоплением людей – выкриков, песен и плясок под пронзительные голоса скрипок…
