Сизов широко распахнул дверь и твердо стал в ее проеме. От неожиданности незваная гостья даже пригнулась, и у хозяина дома возникло на миг ощущение, что она сейчас прошмыгнет под его рукой в квартиру. Иван Васильевич как можно шире распространился в дверях и строго сказал, отчеканивая каждое слово:
— Нина Сергеевна и я впредь просим избавить наш дом от ваших посещений!
Сказав эту тираду, которую мысленно уже смаковал на разные лады, Иван Васильевич почувствовал веселое облегчение, как будто взошел на пригорок и ему открылись просторные воздушные дали.
— Вот, забирайте свой пятисоттысячник. Он никому не нужен.
— Как? — пролепетала гостья. — Я же просила за свитер четыреста пятьдесят.
Сизов ошибся. «Какая разница!» — хотел сказать он и захлопнуть дверь. Но тут точно веселый бес толкнул его в бок.
— Позволь! — почти натурально возмутился он. — А я что, без накрутки должен товар сбывать? Нашла дураков!
Если бы в этот момент на лестнице сверкнула молния и грянул гром, незваная гостья получила бы меньшее потрясение, чем от этих слов. На ее лице, сметая друг друга, пронеслись испуг, неописуемое изумление, растерянность и сомнение. И тут же все эти промелькнувшие тени чувств покрыли гнев и возмущение.
Она поверила в розыгрыш Ивана Васильевича и теперь, приняв агрессивную позу, сверлила его ненавидящим взглядом. Хорош гусь! Выше высшего предела пену загнул! Вот и верь после этого людям!
Мгновенное перевоплощение из забитой овечки в разъяренную мелкую хищницу, готовую кусаться и царапаться с неожиданно возникшим собратом по коммерции, было настолько забавным, что Иван Васильевич с криком: «Нина, нет, ты только представь, она поверила!» — раскатисто захохотал.
Торговка, как ошпаренная, кинулась вниз по лестнице и при этом чуть не сбила с ног Цыплакова, соседа Сизовых по этажу, который поднимался ей навстречу.
— Ты чего? Что тут у вас происходит? — спросил он хохочущего Ивана Васильевича.
— Ты понимаешь… Я ей… Нет… она… она поверила! Ха-ха-ха!
Иван Васильевич понял, что вряд ли ему удастся словами передать весь комизм возникшей только что ситуации. К тому же его не отпускал какой-то вирусный, внезапно налетевший хохот. Он махнул рукой и сказал:
— Прогнал, понимаешь, челночницу. Выгнал навсегда.
— Правильно сделал! — поддержал его Цыплаков. Он подошел к перилам и посмотрел в проем лестницы. — Во, смотри, как улепетывает, вон даже туфлю потеряла! — сказал он и обернулся к Ивану Васильевичу. — Однако, Иван, чем ты ее так напугал?
— Смехом, — сказал Иван Васильевич, зашел в квартиру и закрыл за собой дверь, увлекая за собой встревоженную шумом Нину Сергеевну.
ПЕРВАЯ КНИЖКА
— Вера, победа! — еще с порога закричал жене Синицын и, как вихрь, влетел в комнату. — Выходит моя первая книжка! Ура! Только сейчас почувствовал, как голоден!
Синицын потер руки и с наслаждением понюхал воздух.
— Ах, наважденье, — блаженно пропел он, — чую пирог с капустой!
— Кому ты посвятил свою книжку? — холодно осведомилась Вера и увернулась от распростертых объятий мужа.
— Я…Мы… — осекся на полуслове Синицын и дернул головой, точно шею его захлестнула петля от ловко наброшенного лассо.
— Все ясно: я этой чести не удосужилась, — с горькой убежденностью сказала Вера и медленно осела на стул, как будто ее подкосило неприятное известие. Синицын с тоской понял, что до пирогов еще очень далеко.
— Ах, боже мой! — всплеснул он руками. — Только без трагедий! Пойми, выходит моя, нет, наша книжка — это главное! О-о-о!..
— Уйди!
От Вериного крика в серванте что-то жалобно задребезжало. Синицын затравленно оглянулся и поспешно ретировался к окну.
— Вот, вот тебе благодарность за все! — надломленным голосом великомученицы запричитала Вера. Она закрыла лицо руками и уронила голову на стол. Ее остренькие лопатки затряслись от горьких рыданий.
Синицин метнулся в спальню и быстро накапал в стакан валерьяновых капель. Он вновь почувствовал себя представителем сильного пола.
— Выпей, дорогая, — уговаривал он теперь нежным голосом, — что ты, девочка, так расстроилась? Гонорар же весь твой. Опять слезы. Ну, хорошо, следующую книжку я посвящу только тебе. Да, ты давно заслужила это!
Синицын драматическим жестом ударил себя в грудь и опять понюхал вкусные запахи, текущие из кухни. Его жена, всхлипывая, пила валерьянку, вызванивая о зубы краем стакана.
— И-и-и… о-о-о — утешил, — горько прорыдала она. — Может, это была твоя первая и последняя книжка!
ПРОТЕКЦИЯ К ЭСКУЛАПУ
У Олечки Поповой ужасно разболелись зубы. Глядя на ее бледное, осунувшееся лицо, сердобольные сотрудники настоятельно потребовали:
— Не мучайся, сейчас же отпросись у начальства и иди в поликлинику! Знаешь, этим не шутят!
— Ой, боюсь! Ой, боюсь зубы рвать! — ужасалась Олечка. — Я же не выдержу, помру! Ни за что не пойду.
Но что поделаешь, ведь с зубной болью полюбовно не расстанешься. Как ни крепилась Олечка, а все же незадолго до конца работы она отпросилась у начальника и пошла. Пошла, но только не в поликлинику, а к доктору Зубахину, который принимал по знакомству пациентов у себя на дому в прекрасном полутораэтажном особнячке.
Направила ее к нему тетка, к которой Олечка обратилась за советом по телефону.
— Он не какой-нибудь эскулап из поликлиники, вспоминала Олечка назидания своей тетки, останавливаясь перед домом Зубахина. — Он посмотрит как следует и совет даст хороший. Все, знаешь, честь честью, без спешки.
Олечка робко позвонила.
— Я от Ивановой Таисии Федоровны. Доктор Зубахин дома? — испуганно спросила она у приоткрывшейся двери и прижала платок к щеке.
Дверь приоткрылась пошире, и Олечку впустили. Дородная женщина властно с ног до головы осмотрела ее холодными серыми глазами и потребовала:
— Снимите обувь.
Олечка повиновалась. Затем сунула ноги в непомерно большие шлепки и осторожно, боясь их потерять, пошла вслед за женщиной вверх по небольшой лестнице.
Доктор Зубахин любезно встретил пациентку на пороге маленькой комнаты.
— Заходите, заходите! — улыбаясь, говорил он. Одной рукой он показывал ей дорогу, а другой тщетно пытался попасть в рукав белого халата.
— А, черт, наконец-то! Значит, зубки болят?! — ласково осведомился он у Олечки. — Так, так. Сейчас мы их, так сказать, пощупаем… Чик и готово! Правильно сделали, что ко мне пришли, — доверительно заговорил он, усаживая ее в кресло возле окна. — В поликлинике что? Ни-че-го. То того нет, то другого… И потом, помяните мое слово, там из-за спешки челюсти загубить могут. А у меня, знаете, челюсти вставные — первый сорт. Не различишь. Да… — Доктор икнул, и Олечка почувствовала спиртной запах, впрочем, в комнате пахло еще какими-то специями.
— У меня зуб болит, а челюсти мне не надо, — слабо возразила она.
— Жаль, а то я бы вам такую челюсть приправил, один шик! Жуй себе в удовольствие… А Вербицкий все врет! — неожиданно разозлился Зубахин. — По-дружески ему челюсть вставил со скидкой, а он теперь слухи распускает зловредные, вроде рот у него не закрывается. Не закрывается!.. Так ведь потому, что известный зубоскал. Делай после этого людям одолжение!.. — Доктор в возбуждении заходил по кабинету, а Олечка с испугом наблюдала за ним.
— Ну-с, приступим, — вновь возвращаясь к креслу сказал он. — Откройте ротик. Шире… шире… Так… Ай-яй-яй! Да-а… — Доктор сокрушенно покачал головой. — Запустили вы свой ротик, девушка, запустили. Тут, конечно, разные методы можно применить.
Зубахин напустил на себя важный вид и принялся распространяться относительно различных методов лечения, пересыпая свою речь непонятными латинскими словами. — Скажите, вы средства при себе имеете? — как бы между прочим поинтересовался он. Узнав, что у Олечки только пятьдесят рублей, доктор не стал больше показывать свою эрудицию.
— Знаете, мой вам совет — рвать! — убежденно сказал он. — Да, да, рвать, потому как вам же дешевле выйдет, и я тороплюсь, знаете, все же без выходных работаю!..
