На днях коллега посмотрела Мире в глаза и сказала:

– Знаешь, из опыта общения с мужчинами я усвоила, что большинству из них нужно от женщины две вещи: чтобы она повышала их самооценку и чтобы оставила их в покое. Обычно мужчина глупеет либо потому, что у него низкая самооценка, либо потому, что ему не хватает воздуха. Но в чем дело с Петером? Черт, ты оставила его в покое слишком надолго…

На это Мира отрезала, что экспертиза коллеги, не способной удержаться ни в одних отношениях, даже если посадит их на клей, оставляет сомнения. Коллега возразила, что, хоть Мира и замужем целую вечность, проблемы это не решило. Тогда Мира, зажмурившись, злобно прошипела:

– Черт, неужели и до этого дошло?

– До чего?

– Даже ты на стороне Петера.

Коллега долго молчала, а потом честно ответила:

– Я ничего не смыслю в браке. Но не думаю, что в семье должны быть стороны.

Черт, думала Мира, лежа на полу в офисе. Черт. Черт. Черт!

Она знала, что думают все остальные: почему бы ей не отпустить Петера в клуб? Не позволить снова работать в хоккее?

Но она знала, чем это кончится, она прожила его интересами половину жизни. Этому клубу нельзя уделить немного внимания – он монстр, он сжирает отношения без остатка, как ревнивый любовник. Хоккею всегда мало, ты всегда не дотягиваешь, но и в жизни за пределами ледового дворца все то же самое.

Два года назад, когда с Маей случилось самое ужасное, Мира и Петер на время забросили Лео. У сына завелись новые друзья, худшего пошиба, из числа парней в черных куртках, провоцировавшие в нем самое темное. Мира и Петер поняли, что будет с Лео, если оставить его наедине с собственными демонами и импульсивной натурой. И пообещали друг другу, что один из них будет проводить дома больше времени. И следить за сыном.

Разве это не справедливо? Разве Мира не выполняла свой долг столько лет? Не пришла ли ее очередь как следует поработать? Она раз десять начинала писать сообщения Петеру, но стирала и наконец отправила два слова: «Скоро буду». Мира надеялась, что Петер перезвонит и крикнет в трубку, что она врет, но в ответ пришло лишь: «ОК».

Черт.

В ящике письменного стола лежал фонарик, но Мира его не взяла. Дождь барабанил в окна, ее лицо освещал лишь телефон, в котором она листала фотографии детей, накопившиеся за долгие годы: дни рождения, игры в снежки, воскресные коньки на заледеневшем озере. На вид идеальная семья, неужели так было на самом деле?

Мира задремала, свернувшись калачиком на ковре, но по-настоящему не заснула. Постепенно она привыкла к шуму и грохоту за окном и перестала вздрагивать. Она не услышала, как в офис вошел Петер, он умел так тихо подкрасться и так осторожно дотронуться. Мира почувствовала на затылке его дыхание, а на талии – грубые ладони и криво сросшиеся пальцы, переломанные в больших и маленьких ледовых дворцах. Она улыбнулась, зажмурившись еще сильнее, она боялась открыть глаза и увидеть, что это сон.

– Обязательно лежать на полу? – наконец шепнул он ей на ухо.

– Что? – пробормотала она.

– Обязательно лежать на полу, родная? – повторил он.

Мира не знала, обнять его или наорать, поэтому просто спросила:

– Как ты сюда попал?

– Пришел.

– Пришел?

– Ну да. С фонариком, через лес.

– Почему, Петер?

– Лео у соседских детей. Я не хотел оставаться один.

– Ты псих, – сказала Мира, крепко сжав его руку.

– Знаю, – сказал он, и она почувствовала щекой, как его губы растянулись в улыбке.

Они лежали и слушали ветер, и Мира впервые за долгое время подумала, что, возможно, еще не поздно все исправить. Она скользнула в сон. И забыла обо всем.

Проснулась она оттого, что звонил телефон. Растерянная и заспанная, она резко села на полу и увидела за окном рассвет. Неужели она была настолько измотана, что проспала бурю? Телефон все звонил и звонил, ее сердце вспорхнуло к потолку и обрушилось вниз, когда она увидела на экране имя Петера. Он сюда не приходил. Мира хотела сказать ему столько всяких вещей, но, когда он ответил, не смогла выговорить ни единой. Никто, кроме нее, отродясь не слышал, как плачет Петер, – если в детстве тебя били, привыкаешь сдерживать слезы, но только не с Мирой. Перед ней Петер притворяться не мог.

– Умерла? Как… умерла? – только и могла сказать Мира, ведь такие не могут умереть. Она – нет!

Через несколько дней после бури Петер будет стоять в спальне и завязывать галстук, чтобы на похоронах тот был идеальной длины. Спрятавшись за дверью, Мира так и не сможет вздохнуть так глубоко, чтобы прервать тишину. Той ночью лес потерял не только множество прекрасных деревьев, но и одного из лучших своих людей.

Меньше чем через час Фатима будет лежать в канаве, но пока она убирала в ледовом дворце. Еще немного, и она станет женщиной средних лет; выглядела она гораздо моложе, но чувствовала себя значительно старше, когда потирала спину во время уборки трибун. Спина болела, но Фатима это скрывала, она умела хранить тайны – и свои, и чужие. Она убирала весь ледовый дворец снизу доверху, каждый день, без исключений. Фатима не жаловалась, она благодарила, благодарила всегда и за все. За работу, за город, за страну, которая приняла их с сыном, благодарила за все эти годы. Она была бесконечно благодарна за все, что сын получил. За то, кем стал.

– Фатима! – снова окликнул ее вахтер, он весь вечер кричал, чтобы она шла домой, пока буря не разыгралась по-настоящему и пока ходят автобусы в Низину.

Фатима не бросала дело недоделанным, старик это знал, но не умел проявить заботу иначе. Однажды он в шутку сказал, что в хоккейном клубе происходит много хорошего, но нет ничего лучше, чем когда тебя принимают как данность. Мысль, конечно, красивая, – майки вахтеров и уборщиц не развешивают под потолком ледового дворца в конце их карьеры, но сами они задерживаются там дольше, чем кто бы то ни было. Тренеры и игроки приходят и уходят, за пару сезонов может смениться вся команда, но персонал неизменно выходит на работу начиная с понедельника. Пока они хорошо делают свое дело, никто их не замечает. И только когда в один прекрасный день они вдруг исчезнут, их хватятся; и то не факт.

В тот день, когда будут хоронить Фатиму, мало кто вспомнит, кем она была, кроме как мамой Амата. Того самого, который должен был стать лучшим. Это единственное, что имеет значение в хоккейных городах.

Ветер стучал в дверь, но вахтер не обращал внимания. Его так просто не напугаешь, уходить он не собирается.

– Иди домой, глупая женщина! Завтра уберешься! – кричал он, стоя внизу у борта.

– Один ты у нас тут по-настоящему вкалываешь, старик! – ответила Фатима с трибуны.

– Старик? Да иди ты, знаешь куда!

– Ой, заткнись!

Если Фатима и повышала на кого-нибудь голос, кроме своего сына, так это на вахтера. За долгие годы «глупая женщина» и «старик» успели стать добрыми друзьями; он работал здесь целую вечность, а когда пришла Фатима, никто уже и не помнил, со временем они стали понимать друг друга с полуслова и обмениваться понятными только им незамысловатыми шутками. Недавно вахтер увидел фотографию памятника из другой части страны, под которым среди прочих были высечены слова: «Рукой, загрубевшей от работы, и нежной от любви…» И подумал о Фатиме.

– Эй, ты там пятно пропустила! – крикнул он.

– С твоей глаукомой везде пятна мерещатся! – отозвалась она.

Вахтер расхохотался – добиться этого удавалось немногим. Говорят, что истина глаголет устами младенцев и пьяниц, но если вы приедете в хоккейный город и захотите узнать о нем всю правду, идите в ледовый дворец и спросите вахтера. Единственная проблема в том, что он вам ничего не расскажет, потому что в хоккейных клубах внутри – простор, а дверь на запор, и вахтер к этой поговорке относится очень серьезно. На его веку менялись тренеры и члены правления, он застал времена, когда клуб был вторым по величине в Швеции и когда он чуть не разорился два года назад. В нужный момент вахтер закрывался на складе и включал станок для точки коньков, чтобы не слышать, как в коридорах спонсоры и политики проворачивают мутные делишки: он ходил в школу ровно столько, сколько нужно, чтобы уметь считать и понимать, что ни один клуб в мире не выжил бы, если бы соблюдал все правила бухгалтерии, – хочешь жить, умей вертеться. И молчать. Вахтер навидался в ледовом дворце и сказок, и катастроф, на его глазах мальчики превращались в мужчин, а мужчины становились звездами, но сияли недолго. Он видел, как маленький Петер приходил из дома весь в синяках, но никогда не жаловался, видел, как он стал капитаном лучшей команды клуба, махал ему, когда тот уезжал в Канаду, чтобы играть в НХЛ, и встречал его, когда Петер вернулся домой и стал спортивным директором клуба. Еще пару сезонов назад вахтер, не задумываясь, назвал бы Петера лучшим игроком за всю историю «Бьорнстад-Хоккея». Но пришел Амат. Говорят, что «игрок рождается за одну ночь» и «появляется из ниоткуда», – но это не так, каждый день своей жизни Амат боролся за право быть лучшим, иначе нельзя, если ты ребенок из бедной семьи в ледовом дворце, принадлежащем богатым. Ты должен быть лучшим. Вахтер знал, если любить клуб так долго, как он, под конец тайн для тебя не останется.