– Ну что, эксперт? Причина смерти – самоубийство? – Ко мне подошёл тот самый сорокалетний по гражданке.
Как я уже догадался, это был старший опер из местного убойного отдела. А его молчаливое недовольство в УАЗике объяснялось привычным опасением опытного работника уголовного розыска сглазить самоубийство до установления причины смерти. Странно было видеть мужика в таком возрасте в качестве простого оперуполномоченного, пускай даже старшего. И если ещё с десяток лет назад это было обычным делом, то теперь уголовный розыск резко омолодился, что не замедлило сказаться на качестве человеческого материала. Как-никак, в их деле, как, впрочем, и везде, опыт ничем не заменить…
– Предварительно, упала гражданочка. И пока, по всем признакам, смерть наступила вследствие удара головой о земную твердь. Хотя окончательно на этот вопрос отвечу только после вскрытия. А причина… Это уж вы ищите – сама «десантировалась» или посодействовал кто. Но… Как-то меня напрягают эти две раны на руках…
– Чего-чего? – Заволновался опер. – Какие ещё раны?
Он склонился, долго рассматривал, даже ткнул подобранной веточкой в рану, дедовскими методами оценивая глубину. Потом прикидывал траекторию падения, наверное, пытаясь понять, за что по пути к земле могло зацепиться тело. Повторно осмотрел раны.
– И что это может быть? – поинтересовался аккуратно, явно опасаясь услышать нечто, полностью переворачивающее версию о самоубийстве.
– Сдаётся мне, что это укусы…
– Собака, что-ли?
– Какая-такая собака? – не без удовольствия ввернул я фразу из классической кинокомедии.
Но мужику явно было не до шуток. Он пожал плечами:
– А хрен его знает. Я ещё не был на квартире.
– Укус нанесён, скорее всего, человеком. Может, её так пытали? – высказал я свою версию появления ран.
– Но-но, – возмутился опер, – ты поосторожней с такими предположениями. Есть другие следы пыток?
– Нет. Всё чисто. Кожные покровы без иных видимых следов воздействий со стороны.
– И поэтому не надо… Понимаешь. Выдумывать. Ишь, удумал – пытали…
Уровец некоторое время возмущённо пыхтел и ругался себе под нос. Перспектива раскрывать среди ночи причинение физических и нравственных страданий, в простонародье называемых пытками, его явно не обрадовала.
К моменту окончания следственных действий с погибшей прилегающая территория оказалась взята в плотное кольцо четырьмя чёрными автомобилями конкурирующих похоронных бюро. Замершие неподалеку, они алчно распахнули задние дверцы грузовых отделений, готовые поглотить в своих утробах очередную жертву невыносимых жизненных обстоятельств.
Закончив с местом происшествия, следователь Юля предложила осмотреть квартиру потерпевшей. Эксперту по трупам там делать нечего, но мёрзнуть на пронизывающем ветру не хотелось, и я шагнул вслед за следственно-оперативной группой в двери «Преисподни».
Внутри здание выглядело даже более мрачно, чем снаружи. Этакая готическая безнадёга. Страшные средние века во всём их безобразии – сжигание ведьм, массовые усечения голов, эпидемии и полная беспросветность в социальных лифтах. Здесь, кстати о лифтах, они не работали тоже. Бог, видимо, брезгливо отвратил свой лучезарный лик от этого кусочка настоящей Преисподней.
Изначально внутренняя архитектура общежития подразумевала все прелести советского прогрессивного строя – длинные светлые коридоры, растянувшиеся по этажам и ведущие, по замыслу проектировщиков, прямиком к коммунизму; равномерно натыканные комнатёнки на двух-четырех человек, на переспать, и просторные холлы для совместного времяпрепровождения культурных пролетариев. Где уставшие от плодотворного труда работяги, откушав комплексный ужин в общественной столовой, собираются, чтобы почитать газеты, провести интеллектуальные диспуты о путях построения безальтернативного коммунизма, поиграть в бильярд, шахматы и шашки… После чего все дружно отходят ко сну, чтобы назавтра опять вкалывать у станков на благо великой страны. Просто идиллическая картинка несостоявшегося будущего. Не знаю, как был реализован в те годы быт рабочих в действительности, но обращение общественно-экономической формации взад к примитивному капитализму привело к перерождению не только представлений о досуге, но и того самого пролетариата. И заодно внутренностей самого здания. Ох уж эта связанность всего и вся. Как тут не вспомнить Гермеса Трисмегиста с его провидческими – Что наверху – то и внизу…
Ныне ветвящиеся коридоры по большей своей части едва освещались убогой единичной лампочкой на огромный пролёт, наверное, ради эффективной экономии. И это в самом идеальном варианте. Входные двери квартир, когда-то уныло однообразные, теперь же разбросом художественных стилей недвусмысленно указывали на имущественное положение скрывавшихся за ними хозяев – рассохшиеся филенчатые, замершие в стазисе со времён постройки, и бронированные металлические монстры, взломать которые не представлялось возможным даже с использованием легендарного динамита. Видимо, за пяти миллиметровыми листами металла хозяевам было что припрятать, в отличие от владельцев фанерных недоразумений. И если типажи входных дверей скрашивали визуальный ряд, то доносившиеся из скрытых глубин музыкальный аккомпанемент и голосовое сопровождение позволяли легко судить о происходившем внутри самих квартир. Где-то за тонкими фанерными преградами невыносимо орал шансон про холодный ветер, нары и прочий тюремный антураж, а неотстроеные пьяные голоса, мучимые ностальгией, дружно подпевали. Даже не представляю, каково тут приходилось соседям, если ты, конечно, в это самое время не за общим столом участвуешь в самодеятельном хоре. Где-то стадия невыносимой общности бытия уже благополучно миновала, и раздавались только сдавленные крики, глухие удары и возмущенный треск в очередной раз беспощадно крушимой мебели. Ну или, как закономерный финал развития безудержного веселья, – гробовая тишина. Попадались, конечно, и двери, хранившие таинственную тишину изначально. Но какие нешуточные страсти кипели за ними, одному Богу известно. Если, конечно, он соизволял хотя бы иногда заглядывать в это здание…
Лифт не работал без объяснения причин. Да и сомневаюсь, что он в шахте вообще присутствовал – дверцы были надежно заварены. И на тринадцатый этаж пришлось добираться по тёмным лестничным пролётам, где большинство стекол в окнах давно и, по-видимому, уже навсегда заменила фанера. Освещённости такое ноу-хау не прибавляло. Но опытный в подобных делах оперативник, представившийся Александром, достал небольшой фонарик и, светя под ноги, смело повёл за собой.
Путь наверх сопровождали многочисленные и при том весьма отвратительные запахи – лестничные марши параллельно с основной функцией использовались жителями «Преисподни» ещё и в качестве мусоропровода. Но крысы, как ни странно, в данном рассаднике антисанитарии отсутствовали.
– А чего крыс-то не видно? – удивлённо спросил я.
– Поголовно съедены, – коротко ответил всезнающий опер.
– Да ну-у?
– Точно-точно. Для местных это деликатес.
Бедные грызуны! Казалось бы, райское местечко, но заселённое этакими ценителями Латиноамериканск ой кухни…
Входная дверь в блок со сто тридцать третьей квартирой пребывала в некоем переходном состоянии от социалистической фанеры к рыночной броне металла – китайская жесть выглядела понадёжнее уходящей в прошлое филёнке, но составить достойную конкуренцию производству опытных уральских металлургов, конечно же, не могла. Судя по всему, вход в квартиру символизировал неустойчивое финансовое положение проживающих за нею в изменчивой рыночной экономике…
Александр властно постучал в китайский недометалл недодвери.
Подождал полминуты, постучал ещё раз.
– Уснули они там, что ли? – раздраженно адресовал в небытие короткое замечание.
Интересно, а чего он ожидал от жильцов в третьем часу ночи? Задорное исполнение канкана?
Наконец щёлкнул замок… Второй… Третий… И дверь медленно приоткрыла створку, образовав узкую щель, готовую в любой момент испуганно схлопнуться. Всплывшая из глубин часть лица с подозрительным глазом мне напомнила выглядывающего из раковины осторожного моллюска.
