Я кивнул.

- Стало быть, стычка – бой – начался на дороге, ближе к Ариции, но убили Клодия тут. А Клодий бывал здесь раньше? Он знал Марка?

- Да как не знать. Клодий заглядывал сюда всякий раз, когда проезжал мимо, по дороге к себе на виллу; и на обратном пути тоже заглядывал. Всегда, бывало, перекинется с Марком парой слов. Да я и сама не раз его видела. Всякий за милю узнал бы в нём человека благородного происхождения – по одежде, по осанке, по манерам. Лошади у него всегда были самые лучшие. И волосы замечательные, и ногти всегда чистые. Не часто встретишь мужчину, который так следит за своими ногтями. А с людьми совсем простой. Такой приветливый. Бывало, всегда обратится к Марку по имени – помнил ведь, как его зовут – и непременно справится, как его сын. Да у него и самого остался сынишка.

- Да, я слышал.

- Конечно, не все его любили. Кое-кто из здешних сильно невзлюбил его – с тех пор, как он стал строить себе виллу.

- Почему?

- Поговаривали, что землю для виллы он заполучил обманом; и к тому же вырубил часть священной рощи Юпитера, да ещё приказал снести дом, где жили весталки. Но он дал весталкам денег, чтобы они могли построить себе другой дом. Новый дом лишь чуть дальше от храма, чем был прежний; так что не понимаю, чем они недовольны. Но я не стану говорить дурно о покойнике; да ещё о таком, чей лемур покинул его тело почти там, где я сейчас стою.

- Значит, муж твоей сестры поддерживал Клодия, хотя кое-кто из ваших соседей и не любил его?

- Да. Думаю, потому Клодий, когда увидел, что ему грозит смертельная опасность, и кинулся сюда. Если бы только он не привёл смерть за собой. Но я не виню мёртвого. Во всём виноват тот, другой.

Достав тряпку, женщина принялась крутить её так, что побелели костяшки пальцев.

- Да, другой. Подонок, из-за которого погиб несчастный Марк. Это его люди гнались за Клодием.

- Ты говоришь про Тита Анния Милона.

Она сделала губами движение, будто хотела сплюнуть, но удержалась.

- Милон он, как же. Взял себе имя какого-то древнего героя и чванится теперь так, будто сам герой. Ну, так здесь он никого не обманет. Тут ему цену знают. Для нас он местный выскочка, который отправился в Рим попытать счастья. Ты знаешь, что он родился в Ланувиуме – это неподалёку отсюда, с другой стороны горы?

- Что-то такое слышал.

- И никакой он не Тит Анний, если хочешь знать. Гай Папий его настоящее имя. Папий, сын Папия из Ланувиума. И можешь мне поверить, ни один из ланувиумских Папиев не сделал ничего такого, о чём стоило бы помнить. Так что гордиться происхождением ему не приходится. Но когда его отец умер, дед усыновил его – дед по матери. Деда звали Тит Анний, и он был родом познатнее. Так что Милон взял оба его имени, прибавил третье, которое выбрал сам – и Гай Папий превратился в Тита Анния Милона. А когда старик умер, Милон унаследовал его деньги и так разбогател. Правда, болтают, что он истратил всё на представления и гладиаторские бои, чтобы улестить избирателей. На что только люди не пойдут, лишь бы пробраться на должность! Но что до нас – он зря старается. Никто из моей родни в жизни не будет голосовать за Милона. Строит из себя благородного, а сам фальшивый насквозь, как все три его имени. Нет уж, пусть пыжится перед кем-нибудь другим.

Женщина перевела дух и принялась энергично тереть тряпкой прилавок, точно надеялась стереть въевшиеся пятна.

- Милон тоже не упускал случая заглянуть сюда, когда ему случалось проезжать мимо. Сразу же заказывал вина для всех присутствующих за свой счёт, заговаривал с каждым, старался показать, какой он свой парень. Просто наш, местный, которому улыбнулась удача. Важная шишка в Риме. Друг Цицерона, союзник Помпея, наш будущий консул. Только зря Милон лез вон из кожи – Клодию он и в подмётки не годился. Клодию стоило появиться – и всё вокруг начинало сиять, словно зажгли десяток свечей. А Милон входил – и становилось противно, как будто тебе дышали в лицо чесноком или перегаром. Все эти его улыбки и шутки были так, напоказ. Просто видно было, как он зубами скрежещет от ярости, что приходится якшаться с простолюдинами. А уж жена его – как, бишь, её…

- Фауста, - подсказал Эко.

- Фауста Корнелия, да. Милон, что называется, удачно женился. Как это получилось, что дочь диктатора Суллы оказалась женой Гая Папия? Деньги и политика; политика и деньги. Такие люди женятся или выходят замуж только по расчёту, разве не так? Что ж, я слышала, что замужество не мешает ей по-прежнему брать любовников напропалую. Говорят, она стала ещё большей потаскухой, чем была при своём первом муже. Ну, так эта Фауста даже не давала себе труда притворяться, будто ей есть до нас дело. Пока её муженёк угощал всех вином и заводил дружескую беседу, она оставалась в повозке. Сидела, прямая, как столб, и смотрела только перед собой – можно подумать, упади её взгляд случайно на меня, и у неё живот разболится! Что она сюда не заходила – это, положим, нормально: знатной даме не пристало входить в харчевню. Фульвия, жена Клодия, тоже всегда оставалась снаружи. Но она хотя бы спускалась с повозки. Можно было видеть, как она сидит на траве под деревьями, играет со своими детьми – в общем, ведёт себя как приличная женщина. Не как эта Фауста, воображавшая, что она слишком хороша, чтобы удостаивать взглядом таких, как я. Но однажды…

Женщина прекратила тереть прилавок и вся затряслась от смеха.

- Природа закомандует – не поспоришь, верно? – сквозь смех с трудом выговорила она. – Однажды – о, ей тогда, наверно, и правда сильно приспичило, раз уж она соизволила прислать сюда рабыню узнать, где у нас уборная. Я велела служанке проводить их – это за конюшней, возле ручья. И что вы думаете? Служанка потом рассказала мне, что наша уборная показалась Фаусте недостаточно чистой. В общем, с чем пришла, с тем и ушла. Можете мне поверить, Милон тогда в два счёта закруглился со своими разговорами, и они убрались восвояси. Думаю, ей пришлось держаться до самого Ланувиума. Но даже на Аппиевой дороге бывают ухабы. Не удивлюсь, если с ней в повозке случилась неприятность. Вы не представляете, какое у Милона сделалось лицо…

Она снова зашлась смехом и не могла остановиться, пока по щекам у неё не потекли слёзы.

- Да что же это я, - сказала она, отсмеявшись и вытирая слёзы тыльной стороной ладони. – Кролики, наверно, уже готовы.

С этими словами женщина вышла через заднюю дверь.

- Похоже, и Клодий, и Милон оба были достаточно известны в этих местах, - сказал Эко.

- И не оставляли людей равнодушными. Ещё бы: местный, сумевший выбиться в люди; и знатный римлянин, обаятельный и щедрый. Такими обычно восхищаются, их уважают…

- Им завидуют, их ненавидят…

- Само собой. Ведь и тот, и другой - политики и не страдают излишней скромностью. Клодий был мастак располагать к себе людей; он умел находить с ними общий язык. А вот Милон, даром что в силу происхождения он должен быть для местных своим, оставался для них чужаком.

- Ну, это хозяйка так говорит. А она явно предубеждена. И потом, все эти разговоры, что Клодий вырубил священную рощу, выселил весталок…

Снова отворилась задняя дверь, и вошла хозяйка с дымящимся блюдом в руках. Следом вошёл верзила с миской, от которой тоже поднимался вкусно пахнущий пар. Появление верзилы заставило меня насторожиться, но тут я разглядел его лицо.

- Давус, почему ты здесь? Ты же должен стеречь лошадей. Не хватало ещё, чтобы их украли, пока мы здесь закусываем. Мне совсем не улыбается топать на своих двоих двенадцать миль до Рима.

- Не беспокойтесь, за вашими лошадьми присматривает мой сын, - сказала хозяйка. – Вы найдёте их в целости и сохранности там же, где оставили, ручаюсь вам. Пусть ваш раб посидит тут, а то небо затянуло тучами, солнца нет, и он, наверно, совсем замёрз. Надо же ему немного согреться. – Она одарила Давуса долгим взглядом. Меня, увы, женщины удостаивали подобными взглядами не часто. Надо же, только потому, что Давусу девятнадцать лет, у него густые чёрные волосы, плечи атлета и профиль греческой статуи…